толкований СМИ постоянно подтверждают, корректируют и дополняют размытую повседневную картину мира, считающегося объективным и, по мнению более или менее всех современников, также принимаемого и всеми остальными за «нормальный» или действительный.
Отфрид Яррен и Рената Фишер объясняют, почему переход к «платформизации публичной сферы» ставит традиционные СМИ в затруднительное положение как с экономической точки зрения, так и с точки зрения снижения журналистского влияния и соответствия профессиональным стандартам68. Поскольку тиражи и доходы от рекламы взаимообусловлены, падение спроса на печатные газеты и журналы угрожает их экономической основе; кроме того, пресса пока еще не нашла действительно успешной бизнес-модели для коммерческой продажи цифровых форматов, так как в Интернете она конкурирует с провайдерами, которые предоставляют своим пользователям аналогичную информацию бесплатно. Как следствие, сокращение бюджета и нестабильные трудовые отношения сказываются на качестве и объеме редакционной работы. Но не только потери на рынках рекламы и аудитории ослабляют значимость и аналитическую силу прессы. Адаптация к конкуренции в Интернете требует изменений в работе журналистов. Даже если «поворот к аудитории», то есть более активное вовлечение аудитории и бóльшая чуткость к реакции читателей, не обязательно приводит к потере доходов, тенденции к депрофессионализации и пониманию журналистской работы как нейтральной, деполитизированной услуги усиливаются. Когда на смену методичному журналистскому расследованию и скрупулезной интерпретации приходит управление информацией и вниманием, тогда «редакции, которые раньше были местами политических дебатов, все больше превращаются в координационные центры по закупкам и контролю за производством и распространением контента»69. Изменение профессиональных стандартов отражает адаптацию прессы, по своей природе более склонной к дискурсивному характеру формирования гражданского мнения и политической воли, к коммерческим услугам платформ, борющихся за внимание потребителей. С утверждением императивов экономики внимания70 в новых медиа усиливаются и тенденции (давно знакомые по бульварной и массовой прессе) к развлечению, аффектации и персонализации тем, стоящих на повестке дня в политической публичной сфере.
За уравниванием политических программ с развлекательными и коммерческими услугами, обращенными к гражданам как к потребителям, угадываются тенденции деполитизации, которые отмечались в исследованиях СМИ с 1930‐х годов, но сегодня они явно усиливаются благодаря предложениям социальных сетей. Только когда мы переносим взгляд с объективно расширившейся структуры СМИ и изменившейся ее экономической основы на реципиентов и их изменившиеся способы рецепции, мы затрагиваем центральный вопрос: меняют ли социальные медиа восприятие пользователями политической публичной сферы? Конечно, технические преимущества коммерческих платформ – и даже таких средств массовой информации, как Twitter, требующий лаконичных сообщений, —несомненно превосходно служат политическим, профессиональным и частным интересам пользователей. Эти преимущества не наша тема. Вопрос скорее в том, способствуют ли эти платформы обмену скрытыми или явными политическими взглядами, что также может повлиять на восприятие политической публичной сферы как таковой благодаря новому модусу взаимодействия. Что касается субъективной стороны пользования новыми медиа, Филипп Штааб и Торстен Тиль71 ссылаются на теорию Андреаса Реквица об «обществе сингулярностей»72, в частности на стимулы, которые активирующие платформы предлагают своим пользователям для нарциссического самолюбования и «демонстрации уникальности»73. Если провести различие между «индивидуализацией» и «сингуляризацией», то есть между самобытностью человека, обретаемой им в течение всей жизни, и публичной видимостью и признанием, которое можно получить, например, за счет спонтанных появлений в сети, то «обещание сингуляризации», пожалуй, адекватный термин для лидеров мнений, которые добиваются от своих последователей одобрения собственной программы и собственной репутации. Как бы то ни было, в том, что касается вклада социальных медиа в формирование общественного мнения и политической воли в публичной сфере, мне кажется более важным другой аспект рецепции. Как уже неоднократно отмечалось, в тех спонтанно самоуправляемых и фрагментированных публичных сферах, которые отделились от редакционно фильтруемой или официальной публичной сферы, а также и друг от друга, возникает стремление к самодостаточности (взаимному подтверждению интерпретаций и мнений). Если, однако, в этой среде изменится опыт и восприятие участниками того, что ранее называлось публичностью или политической публичной сферой, если будет затронуто до сих пор бытующее концептуальное различие между частной и общественной сферами, это обстоятельство должно будет иметь серьезные последствия для самосознания сетевых потребителей как граждан. Пока нет данных для проверки этой гипотезы, но признаки, указывающие на нее, достаточно тревожны.
Социальная основа юридического и политического разграничения между публичной сферой и частной сферой экономических, гражданских и семейных связей за рассматриваемый нами период структурно не изменилась, ибо сама капиталистическая экономическая система зиждется на этом разделении. В демократических конституционных государствах эта структура также нашла отражение в сознании граждан. И именно восприятие этого различения очень важно. Предполагается, что граждане принимают свои политические решения на стыке между собственными интересами и установкой на общее благо. Как показано, эту интригу они переносят в коммуникативное пространство политической публичной сферы, которая, по сути, включает в себя всех граждан в качестве аудитории. Потоки публичной коммуникации отличаются от всех частных или деловых контактов лишь тем, что они проходят через редакционные шлюзы. При написании текстов для печатных изданий, адресованных анонимной читательской аудитории, руководствуются иными критериями, чем в частной переписке, которая долгое время оставалась рукописной74. Признаком, конституирующим публичную сферу, является не перепад между активным и пассивным участием в дискурсе, а исключительно темы, вызывающие общий интерес, а также профессионально зарекомендовавшая себя форма и рациональность аргументов, которые позволяют понять общие и частные интересы. Роль пространственной метафорики разграничения частного и публичного «пространства» не следует преувеличивать; гораздо важнее различение (само по себе политически оспариваемое) порога между частными и публичными вопросами, обсуждаемыми в политической публичной сфере. Такое восприятие поддерживают и общественные движения, которые создают контрпублики, чтобы бороться против сужения медийной публичной сферы. Помимо содержательной отсылки к политически активному центру внимание аудитории привлекают форма и актуальность отобранных редакцией материалов, и это ожидание надежности, качества и общей актуальности публикаций также является конститутивным для различения инклюзивного характера публичной сферы, которая призвана привлекать внимание всех граждан к одним и тем же темам и побуждать каждого из них, следуя единым признанным стандартам, выражать собственное суждение по вопросам, требующих принятия политических решений75.
Надо признать, что с появлением «медиакомпаний» социальная основа такого отделения публичной сферы от частных сфер жизни существенно не изменилась. Однако в ходе более или менее эксклюзивного использования социальных медиа восприятие публичной сферы у части населения могло модифицироваться настолько, что строгое разделение между «публичным» и «частным», а значит и инклюзивный характер публичной сферы исчезает. В научной литературе, посвященной медиа, все чаще отмечается тенденция отхода от традиционного восприятия политической публичной сферы и самой политики76. В определенных субкультурах
