Глава третья. ЖЕНЩИНЫ ПАРИЖА
1
Монотонно постукивают колеса... Экспресс «Ориент» то медленно взбирается на гору, то, убыстряя ход и притормаживая, спускается в долину. В Северной Италии царит во всей прелести ранняя весна 1941 года... Вот перед тазами проплывает высокая башня, может, древний храм над самым обрывом громадной скалы, а внизу ласкает душу яркая зелень роскошных садов и виноградников. Среди них, подобно цветам на лугу, мелькают богатые виллы, дворцы, полуразрушенные колонны древних капищ...
Поезд внезапно ныряет в туннель, словно для того, чтобы крепче запечатлелась проплывшая красота в памяти, тем более, что тебя ждет новый сюрприз: закатное солнце, касающееся широкой речной глади...
«Почему,—думал я,—невзирая на подобную красоту, люди становятся все уродливей, фальшивей, злей? Где они, богоподобные старцы, суровые благородные мужи, гордые чистые юноши, чистые жены в белых туниках, красивые, стройные, как богини?! Аполлоны, Венеры?.. Мы боимся, стыдимся сейчас своей наготы, прячем ее, чувствуя себя порочными. А ведь девы Спарты выходили на палестру обнаженными перед всем народом, не боясь искушения. Ибо чистые любовались чистыми! Неужто никогда на земле не повторится эта свобода, чистота, целомудрие, радость жизни? Неужто Сатана Ликующий будет подминать под себя народ за народом? Превращать людей в алчных, жадных, похотливых, злобных рабов?!..»
Я смотрю на плещущие волны у выступающей в реку скалы, на которой высится Крест, и твержу про себя: «Если нет Бога, ни его святой воли—жизнь бессмысленна!.. Настоящее строится на прошлом. Так ли это? Одни это прошлое ненавидят, топчут... другие превозносят... Память о прошлом отцов и дедов трогает меня до слез... мой любимый танец — старинный вальс... меня умиляет золотистый сумрак, волшебный и чуть грустный при закате...»
Раздумья нарушает вошедший сосед по койке в купе—француз, представившийся под звучной фамилией Жерар. Он недурен собой, пожалуй, даже красив; тренированная фигура, сильная, ловкая, высокий рост, светлые, чуть вьющиеся волосы, глаза быстрые, беспокойные, а когда мимо купе проходит полицейский или проводник, они становятся тревожными, напряженными. Одет в поношенный, не со своего плеча, костюм, далеко не свежую рубашку, пестрый галстук и старомодные ботинки.
«Наверно, офицер-подпольщик! Каждый, даже самый невинный вопрос его настораживает, отвечает неохотно, обиняками. Недоверие ко мне, видимо, вызвано почтением вагоновожатого, с которым обменялся несколькими словами сотрудник абвера, принесший мне пакет для капитана Блайхера...»
Для меня не являлось секретом, что почти все проводники «Ориента» связаны с разведками разных стран. В экспрессе ездят «интересные» люди!
По мере приближения к французской границе Жерар нервничал все больше. Мне было жаль этого симпатичного парня и захотелось ему помочь.
Появился и меркантильный интерес: как парижанин, он мог бы очень пригодиться... Чтобы его успокоить, я налил ему и себе по стакану крепкой сливовицы, которую сербы называют «люта», и предложил выпить за свободу Франции. Это задело глубоко запрятанные струны его души: его неизменно внимательный, оценивающий взгляд потеплел, он улыбнулся, и вдруг хмурое лицо преобразилось, стало приветливым, добрым. Он взял стакан, чокнулся, воскликнув:
— Резистанс! — И выпил до дна.
Вскоре мы, под хмельком, весело болтали. Я рассказал кое-что о себе и задавал, как бы между прочим, вопросы. Некоторые его ответы звучали неубедительно, и во мне какой-то неслышный звоночек предупреждал: что-то тут не так... что-то не так...
Жерар рассказал, что в соседнем вагоне едут его товарищи, пожаловался на трудное положение мужчин-французов призывного возраста, возвращающихся на родину, — немцы к ним всячески придираются, не пропускают, опасаясь Резистанс — Сопротивления, которое ширится по всей стране.
2
Пограничный вокзал бурлил своей обычной жизнью, точно некий огромный двигатель, неутомимо и постоянно перегоняющий людские потоки по залам, лестницам, перронам к неторопливо подходящим поездам, чтобы одну часть выплеснуть в город, другую вобрать в себя и отправить в глубь страны, а третью, в том числе нас, после строгой проверки, везти во Францию.
Пообедав в ресторане, я занял, за несколько минут до отхода экспресса, свое место в купе. Жерар стоял в коридоре и тщетно старался опустить окно.
«На всякий случай, если придется давать деру!»—подумал я и спросил:
— А в купе у нас не пробовали?
Он только отмахнулся. И продолжал свою работу... Вскоре поезд тронулся. Медленно подкатил к границе и затормозил.
Началась проверка документов. Через несколько минут к нам зашли в сопровождении проводника немецкий и итальянский жандармы. Я протянул свой аусвайс. Взглянув на него, видимо, предупрежденный заранее проводником, немец тут же, взяв под козырек, вернул мне документ. И повернулся к Жерару. Оба жандарма долго разглядывали его бумаги, потом что-то сказали вагоновожатому, и тот безапелляционно заявил:
