и спускаюсь в подпол.
Там наверняка будет и «варево» и настойка, хотя бы остатки. Я даже не возьму всего, чтобы не расстраивать Филипповну, а только отолью немного и отдам Вивее… Нет, лучше я ей не скажу ничего, а сразу же поеду в областной центр. В химической лаборатории мне сделают анализ, узнают состав «эликсира». Тогда я вернусь на кордон и, торжествуя, вручу Вивее подробный рецепт. Я даже представил себе, как искренне изумится и обрадуется она, как потемнеют ее большие глаза…
Едва дождавшись, когда Филипповна скрылась из виду, я быстро вышел из клети. В сенях было совсем темно, но я ощупью натрогал клямку двери и переступил порог старухиной комнаты, заполненной семенами и травами. Здесь тоже было темно, и мне пришлось чиркнуть спичкой, чтобы осветить место, где находится вход в подпол.
И в это мгновение я услышал дикий, безумный крик, донесшийся с того конца леса, куда скрылась старуха. Слабый огонек спички выдал меня. Через окно я увидел Филипповну. Она бежала к дому из последних сил, растрепанная, страшная в своей исступленной решимости, держа перед собой заскорузлыми руками сулею, как держат матери грудных детей.
— Аа-а-аа-а… — неслось над кордоном. Казалось, это было одно, затянувшееся до бесконечности хриплое дыхание. После истошного крика «Дождичка! Дождичка!», которым она встретила меня в день приезда, я впервые слышал ее голос… Какое счастье, что Вивея не ночевала дома!
Я не помню, как выскочил во двор и, не чувствуя под собой ног, бросился прочь от старухи, цепенея от страха и стыда. Должно быть, часа два я бесцельно бродил по опушке леса, но все было тихо: старуха успокоилась, лесник не проснулся, и я тайком, словно вор, вернулся в клеть.
Заснуть мне так и не удалось. На рассвете, как обычно, закукарекал, взлетев на прясло, петух. Через распахнутое окно вылетел шпак Козырь и присоединился к петуху, чтобы почистить перья. Затем показалась Филипповна.
Я решился — была не была! — и с независимым видом, позевывая, вышел из клети. Старуха просеменила мимо с подойником и полотенцем, так и не взглянув в мою сторону, словно все, что произошло прошлой ночью, было плохим и страшным сном.
7
Среди дня, как обычно, на кордоне появилась почтальонша Зина. С видом заправского наездника она спрыгнула с велосипеда и вынула из черной сумки лесниковы газеты.
— Сегодня вашу заметку пропустили и карточку. Ясная карточка получилась, — объявила она скороговоркой.
Я развернул районные «Лесные зори» и увидел на последней полосе большую, на три колонки, фотографию, которую отослал в редакцию. Снимок там отретушировали, и лица партизан смотрелись отчетливо. Сверху выделялся броско набранный крупным шрифтом заголовок: «Кто они, эти герои?», а под снимком была напечатана моя заметка. В ней я добросовестно пересказал все, что услышал от человека, принесшего фотокарточку в музей.
Лесник имел обыкновение, придя с работы, пофыркать всласть, умываясь возле колодца, а потом развернуть свежие газеты. Так было и сейчас. Он долго смотрел на фотографию, затем, бесшумно шевеля губами, читал и перечитывал мою заметку.
— Нет, не он, — пробормотал лесник. — Хотя и похож…
— Не понимаю вас…
— Сходство, говорю, имеет со старухиным сыном. — Он ткнул в фотографию толстым пальцем. — Вот этот, что посередке.
— С Павлом Федоровичем? — Мое сердце забилось сильнее.
— Вот именно. Только, говорю, не он тут пропечатан. Не так погиб ее Павлушка, да и сходство неточное.
— Может быть, показать Филипповне? — осторожно спросил я.
Лесник задумчиво запустил пятерню в свои лохматые волосы.
— Беды б не случилось… Ждет ведь она сына-то. Надеется, живой.
— Я знаю.
— Повременим маленько… Адрес ваш в статейке прописан, думаю, заявятся на кордон люди, скажут, что к чему.
Вечером я едва дождался Вивеи. Вообще за последнее время я стал замечать за собой странную особенность: как только приближался вечер, я начинал ждать ее прихода. Мне не хватало Вивеи. Я отчетливо ощущал, что скучаю, когда ее нет на кордоне. Это было неожиданное, раздражавшее меня чувство. Мне казалось, что я совершаю какую-то глупость, ошибку, неверный шаг в жизни. Впрочем, это неприятное ощущение исчезало, как только я улавливал в вечерней тишине знакомую мелодию без слов.
В тот день Вивея пришла поздно, и я сразу же сообщил ей о подозрении лесника.
— Я никогда не видала фотографии Павла Федоровича, — сказала она таким тоном, будто была в этом виновата.
— А как быть со старухой?
— Зачем ее тревожить?.. Газет она все равно не читает… Так и обойдется.
Но так не обошлось.
На другой день почтальонша Зина привезла два письма. Житель дальней деревни Чубковичи А. С. Бушма писал, что хорошо знал Виктора Кистерского (на фото слева), учителя начальной школы. Приехал он к ним перед войной из другой области, а когда немцы заняли деревню, пробрался в лес к партизанам. С тех пор его не видели.
Второе письмо написали колхозники из «Светлого пути». Они называли имена всех троих: Иван Шелест, Сергей Олейников и Виктор Кистерский. Несколько месяцев авторы письма, ныне трактористы, и эти трое сражались вместе в партизанском отряде «За Родину», но потом военная судьба разметала их в разные стороны.
То, что фамилия Кистерского совпала в обоих письмах, придавало сообщению колхозников особую достоверность.
В тот же вечер на кордоне появился словоохотливый дедок Степанович, а за ним объездчик. Они принесли по газете, и дедок, подобно леснику, долго вертел фотографию, прежде чем сказать окончательное слово.
— И ён и не ён, — пожал худыми плечами Степанович.
— Ён, ён, — передразнил лесник. — Как же ён, когда Павлушку убили у Чертова берега, а в газетке значится — на разъезде Ключи.
— И то правильно… — почесал лысину дедок.
Лесника поддержал Харитонович.
— С лица и взаправду похожий. Однако Павел Федорович были высокий мужчина, богатырь. Так я говорю? А этот, середний, разве богатырь?
— Почем знаешь, может, тут три богатыря, как на открытке? — не сдавался дедок.
Харитонович посмотрел на него снисходительно. — Ты не перебивай, дальше слухай… Длина-то автоматов, что через груди висят, — он показал на снимок, — известная? Известная! Вот и смеряй, какой вышины выходит человек. Среднего роста выходит, вроде тебя, Степанович. А Павел Федорович вышей тебя на голову были. Так я говорю?
Довод Харитоновича показался настолько убедительным, что споры прекратились.
— Добро, что Пилиповну дарма не потревожили, — сказал лесник.
И вот тогда на кордоне появилась незнакомая бабка в черном платке, по-монашески закрывавшем лоб. Она шла легкими шажками, шибко, будто по очень важному делу, опираясь на длинную, как посох, гладкую палку. Маленькое, сморщенное лицо с бескровными, сомкнутыми губами,
