— Тут-то вся и загвоздка, — сухо начал волк. — Кто виноват, не разберешь. То есть я-то догадываюсь, да вот не докажешь. Они там все навострились вину перекладывать, ох как навострились. С самой катастрофы.
Кертис облизнул пересохшие губы и повторил:
— Катастрофы? Какой еще катастрофы?
— Я говорила о смуте, — вмешалась Ифигения. — Это она и есть.
— Катастрофой я называю ошметки правительства, с которыми вы нас оставили, — продолжал волк. — Хотя многие так не скажут, потому что, мол, это пахнет бунтом, но я говорю, что вижу. Название самое подходящее для того, во что превратилась наша земля.
— Что случилось? — спросил Брендан, снова усаживаясь на скамью.
— Ничего. Вот что случилось, — ответил Джек. — Сплошное ничего. Толпы народу начали требовать компенсаций, а вот вину на себя брать что-то очереди не выстроилось. Велосипедный переворот, конечно, дело хорошее, вот только когда романтика чуть поразвеялась, до рабочего люда наконец дошло, что некому о них заботиться.
— А где же временное правительство? — удивился Кертис, вспомнив, как вместе с большинством присутствующих подписывал документ, в котором устанавливалась новая административная структура переходного периода.
— Все там же. Куда оно денется! — ответил волк. — И с каждым днем все больше напоминает змеиное гнездо. Почти сразу как старейшина мистиков, птичий князь и король разбойников отправились к себе… — тут он по очереди посмотрел всем троим в глаза, нарочито чеканя их пышные титулы, будто пустые слова из книжки по истории, — …усадебные крысы вернулись к тому, что умеют лучше всего: подсиживанию и взяткам. Сначала кого-нибудь обвинят в непатриотизме. Тот ответит, мол, по крайней мере, это не ему давали на лапу контрабандисты, которые маковое пиво через границу тащили — или еще что. Тут крайним оказывается кто-то третий, и ему тоже приходится изобретать обвинения. Вот в итоге и выходит, что все «временное правительство» занято не делами, а тем, как бы понадежней прикрыть то, что у них пониже спины. Обстановка накаляется; обвинять начинают не только в непатриотизме, но и в сочувствии старому режиму, и стоит недодать взяток — бам! — и угодил в тюрьму. Тюрьма, значит, наполняется невиданными темпами. И тут в обществе возникают «патриотические настроения», каждый старается соседа перепатриотить, и в головах у всех одно только «наследие переворота» или еще какая чепуха вроде того. И все повально начинают носить памятные ленты и вот эти вот значки. — Он указал когтем на лацкан с колесом. — Чтобы не забывать Великий велосипедный переворот и все добро, которое он принес людям. Но это, конечно, не обязательно, что вы! У нас же теперь никто никому не приказывает, верно? Новый мир, все дела. Свобода. — Волк горько усмехнулся себе под нос и резко прижал руку к груди, отдавая честь. — Но если тебя заметят без этой цацки, ох… сразу начнется, мол, гражданин Доналбейн — свикист и контрреволюционер! Так что я не высовываюсь, делаю, что говорят, ношу ленту и значок, пою «Взятие тюрьмы» и «Le vélo rouge»[5]вместе со всеми, хоть меня до смерти достали эти проклятые слащавые песенки. И мне, значит, ничего не грозит. Но теперь, со всеми этими брожениями, преступностью никто не занимается, по ночам на улицу выходить опасно. — Волк кашлянул в кулак и просительно посмотрел на Ифигению. — Я не сильно вас обременю, если попрошу еще кружку макового пива? От всей этой болтовни жажда не на шутку разыгралась.
Старейшина мистиков кивнула и подозвала одного из служителей. Капралу подали большую кружку пенной жидкости, и он сделал несколько жадных глотков.
— Но это еще не самый ужас. Нет, куда там! Тюрьма, значит, которая из песни и которую мы штурмовали, чтобы освободить всех невинно осужденных, так? Она, значит, набита под завязку. Но это никому не мешает, потому что клевета до того дошла, что настоящие коллаборационисты, свикисты и прочие… короче, они просто… — Тут он многозначительно провел когтем себе поперек горла и издал скрипучий хрип. — Куда меньше хлопот выходит, так ведь? Но самое отвратное… о боги, самое отвратное — это Синод. — Тут волк снова припал к кружке, чтобы успокоить нервы. — Совет халифов, мистиков юга, которых светское-то правительство Свика раньше затыкало, опять развернул знамена.
Кертис бросил взгляд на Ифигению и заметил, что ее лицо потемнело от тревоги. «Бывают еще и южные мистики? — изумился он про себя. — Я думал, есть только северные!»
— И теперь, — продолжал волк, — куда ни сунься, везде эти клоуны в капюшонах, их приспешники; на каждом углу звенят в колокольчики и декламируют свои душеспасительные брошюрки — а если у кого ни крошки съестного нет в доме, так все эти их разговоры и обещания становятся очень заманчивыми. Так что у Сухого Древа растет толпа, а сами эти, из Синода, закутанные в свои темные мантии, идут по южнолесским улицам, бьют в гонги и кадилами размахивают, а все вокруг на эту процессию пялятся. И не успеешь оглянуться — своими глазами видел, клянусь, — халифы уже шляются по коридорам усадьбы, и их там встречают как старых друзей. И на закрытых собраниях они сидят вместе с членами совета и все такое.
Кертис обернулся и заметил, что Брендан сидит, обхватив голову руками.
— Их влияние все растет, — серьезно сказала Ифигения. — Мы уже некоторое время знаем об этом. Древо Совета нас предупредило. Эта болезнь началась у самых корней, друзья. Если не разобраться с проблемой сейчас, наши нынешние беды будут лишь множиться.
— А с Прю-то что? — спросил Кертис. — Кто послал к ней убийцу? Халифы?
Волк осушил кружку и со стуком поставил на очаг, облизывая с усов пену.
— Может, и так, — сказал он. — Или, может, какая-то группировка из усадьбы — кто-нибудь из настоящих старорежимников-свикистов. У них еще остались огрызки власти, хоть действовать приходится в тайне.
— А как эта информация к тебе попала? — спросил Брендан, подперев подбородок ладонью.
— Я же сказал, я не высовываюсь. Заработал себе хорошую репутацию. — Волк трижды постучал когтем по лбу. — Меня посчитали надежным, дали работу в разведке. Непыльную — бумажки в отделе перебирать. Ну, заметил я пару раз стопку приказов о казни или, там, заключении, ну и что? Я о себе забочусь. Ну и вот, значит, есть у них в штате интуиты — такие, как северолесцы, которые слушать умеют, слышат растения и все такое. Эти целыми днями сидят в саду и ждут, что им деревья с кустами доложат. И каждый день отчитываются мне, что услышали. И как-то один — особо талантливый — говорит, мол, слухи ходят, что к Деве на велосипеде собираются подослать убийцу — кицунэ, ни больше ни меньше. Вроде бы дело серьезное, так? Она же, считай, символ революции! Но стоило мне заикнуться об этом начальникам, как они шлепнули на отчет печать «конфиденциально» и запихнули гнить в архив, в самый дальний угол подвала.
— Почему? — спросил Кертис.
— Да знал бы я, — ответил волк. — И у меня не было особо времени гадать; в управлении запахло жареным, и тут от интуитов пришла еще одна весть — мол, будут чистить разведку. Я догадался, что речь обо мне: убирают всех, кто видел тот отчет о девчонке. В общем, я так подумал. Доделал, значит, дела и говорю — пойду перекушу по-быстрому; а сам рванул на север со всех лап. Вы себе не представляете, какой у меня камень с души свалился, когда я сумел перебраться через стену на границе. Такое облегчение — вылезти из этой помойной ямы. — Капрал снова потянулся к кружке, забыв, что выпил все до дна, и попытался сделать большой глоток. Одарил оловянную посудину несчастным взглядом и умоляюще улыбнулся Ифигении.
