а мне говорили, это приличный отель.
Прямо как мистер Твистер: «Там, где сдают номера чернокожим, мы на мгновенье остаться не можем!»
Потом увидела, что Пруденс не одна, а с миссис Ларр, и улыбнулась:
— А, это с вами. Тогда понятно. Очень приятно, я — Глэдис Шустер, ваша соседка. Вы откуда?
Миссис Ларр ей не ответила, вошла в номер. Перефифила фифу. Смолчала и бедняжка Пруденс. Привыкла, наверное.
Роза негритянке сказала, нарочно громко — чтобы стерва услышала:
— У нас в Советском Союзе все люди равны. А дискриминация по расовому признаку является уголовным преступлением. Если будут инциденты, сообщайте мне. Я приму меры.
И обожгла суку миссис Шустер взглядом, да та жалко не увидела — уже закрывала дверь.
А в «люксе» Розе удалось провернуть еще одну штуку, очень лихо.
Миссис Ларр заглянула в ванную, Пруденс покатила в спальню чемоданище, а саквояж остался на стуле. Полминуты у Розы было, не больше, а успела.
Осторожно щелкнула замочком, заглянула внутрь. Вот тебе раз! Пусто. Только на дне конверт. С бьющимся сердцем Роза его — цап. Внутри пачка долларов, толстая. Чуднó использовать этакий баул в качестве кошелька. Американское почтение к деньгам, что ли?
Скрипнула дверь ванной. Роза отскочила.
— Какие будут пожелания? Я всецело в вашем распоряжении. Обзорная экскурсия по Москве? Очень интересная! Называется «Новая столица Нового Мира». А хотите, съездим на Выставку достижений народного хозяйства. Там столько чудес!
— Мне шестьдесят три года, милая, — устало ответила американка. — Нужно отдохнуть. Я позвоню вам, когда немного приду в себя.
Роза, обрадованная, быстренько попрощалась. Скорей к товарищу Жильцовой! Можно, конечно, по телефону, но сведения такие, что лучше лично. До Лубянки десять минут, если бегом.
Добежала за шесть с половиной — сверено по новеньким часикам «ЗиФ», купленным с первой зарплаты. Прохожие оглядывались на прилично одетую гражданку, несущуюся по тротуару словно на сдаче спортнорматива «Готов к труду и обороне». Чудесная прическа «чикаго» растрепалась, но это наплевать.
Зато как свою сотрудницу встретила товарищ Жильцова! Сама спустилась на проходную, буквально через минуту после того, как Роза сказала в трубку «добавочный 38», назвалась и сообщила, что имеет важные новости.
Сегодня товарищ Жильцова была в форме, с тремя шпалами в петлицах, теперь похожая не на Любовь Орлову, а на артистку Попову в роли Любови Яровой.
Заслуженная артистка Вера Попова
— Уже с добычей? — сказала она, улыбаясь. — Ну ты у меня молодец, Былинкина. Пойдем, рассказывай.
В коридоре за плечо приобняла, а в лифте собственной расческой привела в порядок Розины волосы.
Задыхаясь, сбивчиво, Былинкина рассказала про американку, про ее служанку, про саквояж с долларами и только потом про главное: про записку от таинственного Барченко. Гордо предъявила блокнот, где адрес и телефон.
Это всё по дороге, еще до кабинета не успели дойти. Кабинет был довольно большой, побольше, чем у Брюханенко. Два окна, из них вид на красивый дом общества «Динамо».
— Садись вон туда, — показала капитан госбезопасности на длинный стол со стульями. Сама подошла к другому столу, письменному, сняла с аппарата без наборного диска трубку, сказала: — Ребята, все ко мне.
А потом расстроила Розу.
— Про Барченко мы знаем. И записку писал наш графолог, специалист по почеркам.
Засмеялась.
— Работаешь ты, Былинкина, с огоньком, по-комсомольски, но все эмоции у тебя на лице написаны. Потому и не предупредила тебя про записку. Нужно было, чтобы американка видела — ты удивлена. И ничего не заподозрила бы. Не расстраивайся. Я потому и выбрала такую помощницу — чтоб светлая, насквозь прозрачная, «как жизнь поэта простодушна, как поцелуй любви мила». Если Мэри Ларр — та, кем мы ее считаем, она, конечно, догадывается, что за ней как за иностранкой будут приглядывать, но должна сделать вывод: к серьезному объекту инженю вроде тебя не приставят. Обычный «интуристовский кадр». Значит, у органов заокеанская старушка интереса не вызвала. Но раз ты, Былинкина, такая умница, введу тебя в курс операции. Заслужила. Можешь задавать вопросы.
— Кто этот Барченко? Почему он не мог написать записку сам? Он враг, да? Мы должны его разоблачить, установить связи? — спросила Роза, польщенная доверием и довольная, что ввернула такое профессиональное выражение.
— Барченко не только разоблачен, но уже и расстрелян, к сожалению. В прошлом году. — Жильцова скорбно скривила сочные губы. — Кабы мы знали, что у него такие любопытные контакты — с самой Мэри Ларр, оставили бы еще пожить.
— А кто она?
— О, Мэри Ларр только выглядит тихой старушенцией. Это начальница очень непростого детективного агентства, личность в профессиональном мире легендарная.
— Как Шерлок Холмс?
— Примерно. Только этот Холмс в юбке получает задания от буржуазных правительств. Как правило — сверхсекретные. И когда Ларр прислала разоблаченному врагу народа Барченко телеграмму, что собирается приехать в Москву, стало нам очень интересно, за каким лешим она едет. Вот это мы, Былинкина, и выясним с твоей помощью. Валяй, спрашивай дальше.
— А кто был Барченко?
— Шустрый субъект, Фигаро-здесь-Фигаро-там. Сочинитель мистических трактатов, фантазер, гипнотизер, спирит. Верил во всякую мистическую дребедень. Но для органов он был человек полезный. Всех знал, всюду был вхож, выполнял секретные задания, в том числе за рубежом.
— За что же его расстреляли?
Капитан вздохнула.
— Не за что, а почему. Потому что машина заработала с перебором, стала захлебываться.
— Какая машина?
— Наша, чекистская. Мы должны быть и бдительны, и безжалостны, вырезать всю гниль. Как сказал нарком Ворошилов: очистить Рабоче-Крестьянскую Красную армию от гнилой гангрены до здорового мяса. Не только армии касается. Всего общества. Притом резать надо, захватывая и здоровую плоть, с запасом. На всякий случай. Как тут не быть перебору? В прошлом году резали широко, очень широко. Потому что международная обстановка сама знаешь какая. Японцы развязали войну в Китае, фашисты в Испании, в Эфиопии. Приказ был: удесятерить бдительность. Вот и удесятерили. Теперь партия дала отбой, но профилактические меры много кого коснулись. Того же Барченки. Ничего не поделаешь, Былинкина. Нам расслабляться нельзя. Во вражеском окружении живем. Добренькими потом будем, когда победим в мировом масштабе. А сейчас мы сильны тем, что общее у нас главнее индивидуального. Для дела ничего и никого не жалко. Если я, член партии с девятнадцатого года, чекистка с почти двадцатилетним стажем, тоже попаду под хирургический скальпель — без вины, ради общей пользы, не пикну. Пойму: так надо.
Сказав про стаж, товарищ Жильцова стукнула себя по груди. Там поблескивали эмалью два знака: «Почетный чекист» и «За беспощадную борьбу с контрреволюцией».
Это она из воспитательных соображений говорит, подумала
