бы ответить: интеллигентность. Глубочайшая, видимо, генами и воспитанием заложенная в отношении ко всем и ко всему.
Можно очень много говорить о глубоких познаниях Сергея Орлова в литературе и искусстве. Не было талантливого поэта в любом поколении русских стихотворцев, которого он не процитировал бы при случае на память или о котором не имел бы своего мнения. Его выступления и статьи о Валерии Брюсове, Николае Тихонове, Александре Прокофьеве, Леониде Мартынове, Юлии Друниной, Василии Субботине, Николае Ушакове, Алексее Суркове, Марке Максимове, Александре Решетове, многих поэтах фронтового поколения и поэтах русского Севера говорят сами за себя. Он отлично знал Лермонтова и Блока, Киплинга и Антокольского, любил Твардовского и Смелякова, Луговского и Куприна, на память читал Бориса Корнилова, Пастернака и Бунина, знал древнейшие памятники литературы Отечества.
Мне привелось быть очевидцем, как писал Орлов доклад о Валерии Яковлевиче Брюсове для торжественного собрания в Москве в честь столетнего юбилея писателя.
На маленьком письменном столе в комнатке Дома творчества лежали листы бумаги, том стихов В. Я. Брюсова, краткая биографическая справка. Сергей ходил по комнате от двери до окна, мимо дивана и стола. Мне, приехавшему в воскресенье его навестить, было сказано: «Слушай, извини, я буду писать, а ты забирайся на диван, читай книжки. Потом погуляем. Хорошо? Чаю хочешь?» Я чаю не хотел, читать тоже. Поэтому лежал и смотрел на работу. Сергей писал. Что-то вычеркивал. Писал снова. Перелистывал страницы сборника, подолгу, оторвавшись от бумаги и книги, смотрел в окно. Мы молчали. И вдруг, не поставив даже точку в наполовину исписанной странице и бросая мне апельсин, Сергей, ножом очищая свой, вдруг засмеялся и сказал: «Нет, ты послушай — в прошлом веке он написал об острове Пасхи:
И много тревожит вопросов:
Кто создал семью великанов?
Кто высек людей из утесов?
Поставил их стражей туманов?
А у нас с Казанским, видишь ли, сейчас те же мысли и вопросы приходят».
Сергей явно переключался на одну из излюбленных тем: Земля-планета и человек, космос, внеземные цивилизации, ракеты, пришельцы из других галактик.
Во множестве стихов Сергея Орлова довоенной, военной и послевоенной поры присутствуют космические моменты — плоды раздумий поэта о связи Вселенной и человечества, Земли и человека. Стремление к философскому проникновению в тайны природы и мироздания было характерно для Сергея Орлова с ранних лет, вливалось в его повседневные разговоры с товарищами, в выступления, статьи, стихи, прослеживается во многих опоэтизированных образах природы. «Разве нам не хотелось в детстве дойти до радуги, чтобы увидеть за нею необыкновенный край?» — спрашивает Орлов в статье о поэзии Александра Решетова.
Еще в довоенном стихотворении девушка-жница «серп на звезду ближайшую, как спицу, повесила и спать ушла домой». А в военных стихах космических примет не счесть:
Идут машины, словно громы,
Сошедшие с крутых небес.
Или:
Звезда, летящая комета,
Как звезды мертвые войны —
Шипящие в ночи ракеты
С чужой немецкой стороны.
Или:
Здесь земля дрожала не от страха,
Просто было горестно земле.
Осыпались звезды, как на плаху,
На нее в ночной багровой мгле.
Земля у Сергея Орлова в стихах, написанных в передышке между боями, — и плаха, и шит, и мавзолей для солдата. И есть железная логика в том, что поэт от потрясающего погребения солдат в «Карбусели» (1943):
Мы подняли лопатами белый наст,
Вскрыли черную грудь земли —
в сорок четвертом пришел своей поэтической мыслью к эпохальному стихотворению «Его зарыли в шар земной, а был он лишь солдат…».
Космическая тема не оставляет поэта и во все последующие годы.
Мир безначальный, бесконечный.
Мы пассажиры на Земле,
Летим, а мимо свищет вечность,
Сверкая звездами во мгле.
Где дерзость выше человечьей?
Случайный гость коры земной,
В твои дела вмешаться, вечность,
Он хочет слабою рукой.
Хочу упомянуть еще об одной благородной черте Орлова — о всегда открытой поддержке друзей, о помощи им, ограждении от несправедливой критики и нападок. Было у него какое-то острое, особое чутье на хороших людей — человек нечестный, какие бы посты он ни занимал, долго в близком окружении Сергея Орлова не задерживался. Иногда после резких прямых выступлений поэта против неправедных обид, наносимых товарищу, слышались реплики: Орлов не может, мол, в данном случае быть объективным, поскольку речь идет о его личном друге.
Орлов отвечал на это, что право и обязанность выступить так и дает ему именно то обстоятельство, что никто не знает человека лучше и всесторонней, чем настоящий друг, и он не допускает даже мысли о своем невмешательстве, иначе какие же они друзья.
Даже в малой беде, которую нельзя и бедой-то всерьез назвать, Орлов спешил на помощь друзьям. Лет двенадцать тому назад в зале гостиницы «Европейская» официально чествовали большого поэта — защитника города в годы блокады. Один из друзей Сергея Орлова и юбиляра, чуть-чуть захмелев после дружеских тостов, проявил моментом оправданную, но рискованную инициативу. Он вышел на эстраду, вежливым жестом отстранил молодую певицу, только что исполнившую модную песенку, и, взяв микрофон, неумело запел фронтовую боевую песню.
Неизвестно, как бы ее закончил этот никогда не певший с эстрады самодеятельный «солист», малоизвестный к тому же гостям, но только Орлов вышел из-за столика, быстро прошел через зал к нему, встал рядом и вместе громко запел, приглашая рукой участвовать в песне зал. Известность Орлова, любовь к нему не оставили призыв без ответа, тем более что в зале, под стать юбиляру, было немало фронтовиков. Песня загремела под сводами, поглотив голос запевалы.
Когда после вечера Сергея спросили, что его, столь стеснительного, никогда публично не певшего, заставило вдруг составить дуэт, он ответил вполне серьезно, что просто испугался за товарища, за его репутацию, «как бы не оскандалился при начальстве», а о том, что «выскочил сам», подумал уже потом, когда «все так ладно кончилось».
Известно домашнее гостеприимство Орлова. Трехкомнатную квартиру, где он проживал с семьей впятером, постоянно посещали земляки-вологжане. С той же любовью, с какой всю жизнь относился к родной земле, питавшей его вдохновение, он относился и к ее представителям — встречал их с искренней сердечностью, независимо от положения.
Был, к примеру, его соученик Галик В., которого так до пятидесяти лет в Белозерье
