Сергей Орлов. Воспоминания современников
СЕРГЕЙ МИХАЛКОВ
Салют поэту и гражданину
Сергей Орлов олицетворял образ целого поколения. И какого поколения! Героически прошедшего войну в почти мальчишеском возрасте, начавшего самостоятельную жизнь с великих подвигов, с немыслимых трудностей и испытаний.
Этот героизм, эти трудности, страдания и высокое торжество Победы — в стихах Сергея Орлова.
«Его зарыли в шар земной, а был он лишь солдат…»— строки, ставшие эпиграфом ко всему творчеству Сергея Орлова. Он умер через десятилетия после того, как отгремели последние залпы, но все равно как солдат. Солдат, верно служивший Отечеству своим талантливейшим пером, каждым своим поступком, своей неутомимой организаторской деятельностью одного из руководителей Союза писателей России.
Прозвучал воинский салют над его могилой. Он звучит до сих пор — благодарная Родина салютует поэту и гражданину.
М. ДУДИН
В белом чистом поле
…И все-таки он очень страдал от этих шрамов, от этих рубцов, начисто слизанной языками огня кожи, от выгоревших на щеках и подбородке мускулов, от перекошенного века на левом глазу, от сведенных на руках пальцев в бугристых, еще кровоточащих наростах. Он страдал физически от осточертевшей боли, к которой он так и не мог привыкнуть, но больше всего он страдал от шрамов на душе, на самых ее чувствительных глубинах. Шрамы на лице потом зарастут рыжеватой шкиперской бородой, глаз перестанет слезиться, и сгоревшее веко как-то прикроется лихим волнистым чубом — и он будет выглядеть красавцем, но шрамы на душе останутся, останутся навсегда, как осколки раздробленной кости, и будут саднить и болеть все время.
Он дважды горел в танке, потому что уходил из танка, как это и положено командиру, последним. Он сначала выталкивал товарищей, потом уже пробивался через адское пламя газойля сам.
Я знал его еще до войны по статье Корнея Чуковского в «Правде». Я помнил его стихи, процитированные Чуковским:
В жару растенья никнут,
Бегут от солнца в тень.
Одна лишь чушка-тыква
На солнце целый день.
Лежит рядочком с брюквой,
И кажется, вот-вот
От счастья громко хрюкнет
И хвостиком махнет.
Эти стихи нельзя было не запомнить. В них — весь Орлов, лаконичный, точный, воистину врожденный поэт.
Мы познакомились с ним в конце сорок пятого года. Впрочем, нам не надо было знакомиться. Мы просто встретились, как две необходимости на всю жизнь.
Мы были нужны друг другу всем, чем нас наградила судьба, каждого в отдельности. Его тетрадка в картонном переплете, пропахшая газойлем, та самая тетрадка, в которой я впервые прочел: «Его зарыли в шар земной…», так была похожа на мою тетрадку, в которой были записаны моей рукой уже известные ему «Соловьи».
А потом была целая жизнь поисков, споров, путешествий, взаимных надежд и разочарований. Целая жизнь!
И вот его не стало.
Он упал, как пулей подкошенный. Упал и не поднялся.
Упал. И на скошенном войной, уже покрытом зимним снегом белом поле поколения ровесников Революции стало еще пустыннее и холоднее, потому что его пронзительная песня была заметным знаком духовной беззаветности этого героического поколения. Она, как былинка, наперекор всем ветрам и вьюгам качала непокорной головой над пластом наста и всем своим одиночеством кричала о могучей весне, о будущем буйном цветении разнотравья, вставшего навстречу дьявольскому огню смерти и смертью своею сохранившего зерно жизни.
Больше нет Сергея Орлова.
Нет его, жженого, стреляного, нежного и верного! Сколько ни оглядывайся — не увидишь.
У него был чуткий поэтический талант, закаленный опытом мужества. Он был истинным сыном народа; песня его души — это приветствие и напутствие грядущему, спасенному подвигом его поколения.
Безымянных солдат не бывает. Об этом он знал и помнил. У каждого из двадцати миллионов, погибших в огненной круговерти войны, были мать и отец, были имя, отчество и фамилия.
Сергей Сергеевич Орлов — солдат и поэт, верный долгу жизни и совести, славой слова своего и подвигом судьбы своей остается в душе поэзии русского языка, в душе поэзии русского характера.
Я не знаю, куда она затерялась, эта самая медаль «За оборону Ленинграда», его, Сергея Орлова, медаль, которую он мне показывал, медаль искореженная и смятая. Когда она была новой, он носил ее над левым карманом гимнастерки, над сердцем. И она защитила его от смертельного осколка в бою. Осколок смял ее и исковеркал ее вместе с комсомольским билетом, но сердце тогда осталось целым.
И вот сердце его треснуло, и никакой врач уже не мог его спасти.
Это сердце умело заботиться только о других. Так уж оно было устроено, это сердце. Великое сердце.
Оно треснуло от перегрузки. Треснуло и сломалось. И тихий звук, как колокольный звон, идет по белому полю скошенного войной поколения, идет и колеблет редкие, жесткие былинки, поднимающиеся над снегом.
Их стало на одну меньше в белом чистом поле.
Пройдут годы, но душа моя до самого последнего вздоха на этой земле так и не примирится с тем, что его не будет.
Мне этому не поверить.
И что из того, что не его, Сергея Орлова, губы, а мои говорят слова, принадлежащие только ему:
Я требую немногого,
Немногого хочу —
Планету за порогом,
Всю в солнце, как бахчу….
Да может быть — травинку
С росинкой в желобке,
Травинку с паутинкой,
Одну на сквозняке,—
Когда мой сын не старый,
Да и не молодой,
Со мной прощаться станет,
Обросшим бородой.
Что из того, повторяю я, что эти слова говорит не он, а я, — все равно они живут в мире и вечно будут только его словами, живут на планете, похожей на солнечную бахчу, и в малой капельке росы, застрявшей в ложбинке малой травинки, в маленькой капельке росы, отражающей большое солнце.
К. ОНОШКО
Годы детства
В детстве я и Сергей Орлов вместе часто проводили целые дни и недели. Наши родители были учителями, и семьи дружили, хотя моя мать работала учительницей в деревне Орлово Ковжского сельсовета, а семья Орловых жила в селе Мегра. Село Мегра в двадцатых годах было большим, культурным: имелись школа-четырехлетка, медпункт, изба-читальня, паровая мельница, которая давала и электросвет на
