же я могу возражать, если сам товарищ Сталин…
— Вот и хорошо, — быстро проговорил Ежов, — товарищ Сталин уже ждёт. Идите. Вас проводят.
И тут, как по вызову, вошёл в кабинет амбал в чине полковника: на петлицах три «шпалы», на рукаве — красный угольник в золотой окантовке.
— Проводите товарища Сидорова к товарищу Сталину, — приказным тоном проскрипел Ежов.
Полковник взял меня под локоток и вывел из кабинета…
Сказав это, рассказчик, закрыв с двух сторон линию домино четвёрочным и шестёрочным дупелем, провозгласил:
— Рыба!
— До Сталина-то дошёл? — снова спросил напарник.
Дормидонтыч сделал паузу, потянулся, оглядел московский дворик, в котором сидели доминошники, и произнёс командирским голосом:
— Мешай!
— Так дошёл или не дошёл?
Дормидонтыч у Сталина
Полковник довёл до самого кабинета, открыл дверь в приёмную, а там меня под белы руки прямо к Сталину и препроводили. Иосиф Виссарионович как раз в это время трубку свою самшитовую набивал. Разламывал папиросы на бумажку и ссыпал табак в чубук. Я же стоял в дверях, как заговорённый, подошвами к полу прирос.
— Что ж вы стоите, товарищ Сидоров? — заговорил вдруг Сталин тихим вкрадчивым голосом, продолжая возиться с табаком. — Проходите, садитесь… Вот сюда, — и он указал мундштуком трубки на ближайший к массивному письменному столу мягкий стул, затянутый зелёным сукном.
Я, не отрывая ног, словно это были не ноги, а чугунные утюги, приблизился к стулу. Сел.
Сталин раскурил трубку и спросил по-отечески:
— Курите, товарищ Сидоров?
— Нет, товарищ Сталин, бросил! — почему-то соврал я.
— И правильно сделали. Дольше проживёте. Хотя… — Он надолго задумался, посмотрел куда-то вдаль за пределы окна и продолжил: — В наше время это не самое главное. Как вы думаете?
— Что думаю? — непроизвольно вырвалось у меня.
— Долго жить — хорошо или плохо? — спокойно добавил к сказанному Сталин.
— Это смотря откуда посмотреть, — начал я.
— Ну, скажем, глядя из моего кабинета. — Сталин затянулся и выпустил дым в сторону окна.
— Я даже не знаю, что вам на это ответить, товарищ Сталин. Наверное, очень долго жить — не совсем хорошо.
— Вот, товарищ Сидоров, вы правильно думаете. Видел вас вчера днём на Спасской башне. Ловко вы звезду к ней приварили.
— Так, товарищ Сталин, как учили. Я ж у Патона первый сварщик.
— А как вы думаете, Патон — наш человек? Родился во Франции, учился в Германии…
— Оскарыч? — всполошился я от такого вопроса. — Свой в доску! Голову на отсечение даю!
— У нас головы не отсекают, товарищ Сидоров, мы же не средневековая страна. И гильотину не мы придумали. Толковые головы нам всегда нужны. Зачем же вашу отсекать? Пригодится. Вам не одну звезду ещё придётся приваривать. А без головы ни одно дело не сделаешь. Правильно я говорю, товарищ Сидоров?
— В самую точку, товарищ Сталин!..
Дормидонтыч сгрёб в пятерню все семь костей домино и хлёстким ударом выставил на стол троечный дупель.
— Ну, будёновцы, — произнёс он голосом командарма, — шашки наголо!
— Так и гутарили по-свойски, типа — вась-вась? — недоверчиво спросил один из игроков, осторожно приставляя к дупелю свою костяшку.
— Так мало того, — продолжил рассказчик, — он предложил чуть ли не на «ты» перейти.
Дормидонтыч внушает доверие
— Как вы к товарищу Патону обращаетесь, — спросил вождь, — по отчеству?
— Да, товарищ Сталин, я его Оскарычем зову, а он меня Дормидонтычем. Такие у нас доверительные отношения.
Сталин вынул изо рта мундштук своей знаменитой трубки и, тыча в мою сторону жёлтым прокуренным пальцем, вдруг предложил:
— А что, товарищ Сидоров, зовите и меня по-простому — Виссарионычем. Подходит?
— Никак нет, товарищ Сталин, язык не поворачивается…
— Почему не поворачивается? С Патоном поворачивается, а со мной нет?
— Как хотите, Иосиф Виссарионович, — твёрдо заявил я, — можете расстрелять меня на месте как врага трудового народа, но при всём моём к вам уважении Виссарионычем называть вас не могу!
— Вы внушаете доверие, товарищ Сидоров.
— Спасибо, товарищ Сталин! — непроизвольно вырвалось у меня.
Вождь народов закрыл откидную крышку папирос «Герцоговина Флор» и положил коробку в верхний ящик письменного стола. Продолжая посасывать трубку, усмехнулся:
— А здорово вы поэксплуатировали нашего всесоюзного старосту. Правильно сделали, товарищ Сидоров, не всё ему по бабам бегать да награды раздавать. Иногда и поработать надо на благо страны.
У меня аж в заднице защемило: неужто тот мужик в сером мантеле был сам Калинин?
— Дал маху. Знал бы, что это Михаил Иванович, разве я посмел бы его отрывать от дел?
— Какие у него дела, у старого ****уна? Наверное, шёл к очередной своей пассии.
— Ну как так можно, товарищ Сталин?..
— Вот и я говорю… А ведь вы ему что-то пообещали. Не так ли, товарищ Сидоров? — Сталин улыбнулся глазами. — Обещание дороже золота.
«Точно! Я ж ему бутылку обещал. Ну, ничего не скроешь. Всё знает вождь. Даже это. Может, он и про электрод знает? Недаром про золото намекает».
Тут мне совсем нехорошо стало, кровь от лица аж отхлынула.
— Что с вами, товарищ Сидоров? — Сталин налил в стакан воды из графина и предложил мне. — Может быть, я что-то не так сказал?
Сделав глоток, я признался:
— Всё так! Было дело, товарищ Сталин, бутылку ему пообещал. Но это я машинально, присказка такая. Не подумайте чего крамольного.
— А что тут такого, — удивился Сталин, — предложение само по себе хорошее, деловое. Я бы тоже к вам присоединился. На троих, так сказать. Но я водке предпочитаю вино. Грузинское. Вы любите грузинские вина, товарищ Сидоров?
Попробуй сказать ему «не люблю». Я тут же и брякнул:
— Конечно люблю!
— А что вы предпочтёте, «Киндзмараули» или «Гурджаани»?
— Конечно, «Киндзмараули», — не моргнув глазом, наугад ответил я.
— О! Так вы специалист не только в области сварки, — почмокав губами, усмехнулся Сталин, — нет, вам положительно можно доверять. — И тут же продолжил: — А как вы думаете, товарищ Сидоров, сколько простоят эти звёзды? Ведь ничто не вечно…
— Думаю, пока советская власть жива, звёзды будут светить, — ответил я в порыве патриотического чувства.
— Так вы, товарищ Сидоров, считаете, что советская власть может умереть?
— Да упаси Господи! С чего бы это ей умирать? — встревожился я.
— Вы ведь сами сказали — «пока жива». Я вас за язык не тянул.
«Ну, влип! — думаю. — Своим дурным языком подведу себя под монастырь. Отсюда прямо в Бутырку и увезут».
— Ну, ты, Дормидонтыч, и лоханулся, — подтвердил явный провал своего напарника по домино мужик в сетчатой майке, — подкузьмил тебя Иосиф Виссарионович. И что же ты ему ответил?
Сталин берёт Дормидонтыча на понт
Да! Взял меня на понт вождь всех народов.
