— Он тебя трогал? — злой голос Миши пускает мурашки страха по спине.
— Я… Один раз он пытался меня изнасиловать, — выпалила я, жмуря глаза. Всегда было стыдно в этом признаваться. Потому что мне вбили в голову, что я сама виновата. Сама спровоцировала его. — Мама была в больнице с сотрясением мозга, а я осталась с этим уродом дома одна. Я его боялась, поэтому из комнаты не выходила. Закрылась на замок. А к нему гости пришли. Они пили.
Слышала, как он меня звал, чтобы я за ними ухаживала, но я делала вид, что ничего не слышу. А потом он стал ломиться в мою комнату. Сломал замок. Меня будто парализовало от страха и ужаса. Я не могла сдвинуться с места, когда он в комнату ввалился, — я замолчала, снова переживая те страшные мгновения.
Я стояла на коленях на лавочке, между разведенных ног Миши, прижималась к нему всем телом, уткнувшись носом в плечо. Мужчина прижимал меня к себе, поглаживая широкими ладонями по спине.
— Он дёрнул меня за ногу и навалился на меня своим жирным телом, — сглотнула, пытаясь избавиться от тошноты, которая подступила к горлу. — Стал срывать с меня одежду и бить кулаками по животу, когда я кричала и сопротивлялась. Я не знаю, как я вывернулась. Не знаю, как оттолкнула его от себя. Понятия не имею откуда взялись силы. Я дотянулась до статуэтки на комоде и ударила его по голове. Он упал без чувств на кровать. Плашмя. Как мешок с картошкой. Мерзкий. Вонючий.
Я сразу же поехала в больницу к маме. А она мне не поверила. Только из-за Арсения переживать стала. Её не волновало, что меня чуть не изнасиловал отчим. Не волновало, что он поднял на меня руку. Волновало только то, что Сенечка лежит без чувств. Что о нём никто не позаботится. Сказала, что я ревную её к отчиму и выдумала эту историю, чтобы его оклеветать. Очернить в её глаза. Синяков ведь не было. Сейчас я понимаю, что ей нравилась роль жертвы. Нравилось, что Арсений сначала бил её, а потом жалел. Я не могу винить её. Она была слабой духом. Привыкла, что за неё всё решают. Она не смогла жить с мужчиной, который её уважал и ставил вровень с собой. Даже выше себя. Но тогда я разозлилась. Почти возненавидела её. Наговорила ей гадостей и к бабушке пошла. Знала, что она меня защитит.
А бабушка пошла со мной в участок, чтобы подать заявление. У нас его не приняли. Оставили бабушку в коридоре, а меня завели в кабинет. Со мной поговорил мужчина, который стыдил меня. Он провёл со мной лекцию о том, что врать плохо, что за клевету меня в детскую колонию могут отправить. Запугал настолько, что я рот потом открывать боялась. Ведь я усвоила, что мне никто не верит, кроме бабушки.
Отчим потом боялся меня касаться. Испугался, что снова подадим заявление, и его привлекут. Но через месяц он снова поднял на меня руку. После этого я собрала вещи и переехала к бабушке. Меньше, чем на сутки, — Миша стал покачивать меня, как маленького ребёнка.
Позволила своей боли выплеснуться наружу. Плакала тихо, некрасиво кривя рот и шмыгая опухшим от слёз носом. Миша целовал мои мокрые щёки, лоб, глаза. Гладил руками по лицу и спине. А потом прижался щекой к виску и начал тихо шептать на ухо:
— Моя девочка маленькая… никому в обиду не дам… хрупкая моя… нежная… за что же ты так натерпелась... никогда тебя не обижу. На руках носить буду. Оберегать. Дюймовочка моя. Девочка волшебная. Всё сделаю, чтобы ты была счастлива. Поплачь, хорошая моя. Поплачь.
И я плакала. Уже в голос, не стесняясь. Выплескивая ту тяжесть, что лежала на груди все последние годы. Мишины слова, его нежность и забота, его искреннее сопереживания сломали барьеры, сломали блоки в моей голове. Будто пережив снова те страшные минуты жизни, я отпустила страх, который довлел надо мной. Боль от потери не ушла, нет. На моём сердце всегда будет эта рана. Но психолог, который со мной работал, только вскрывал её и заставлял кровоточить. Снова и снова. И каждый раз я пряталась в свой панцирь всё глубже и глубже. Скрывала свои точки боли. И медленно, но верно скатывалась в депрессию.
Мою депрессию считали подростковыми бзиками. Говорили, что пройдёт с переходным возрастом. Говорили, что я хочу привлечь к себе внимание.
А мне не хотелось жить. Я не понимала, зачем встаю по утрам, зачем учусь, зачем хожу, ем, дышу. Мне не хотелось ничего. Только плакать. Постоянно. Ник был единственным человеком, которого я подпускала к себе. Но и ему я не могла рассказать всего. Боялась. Стеснялась. Винила себя.
Только после аварии что-то щелкнуло в моей голове. Я перестала жалеть себя. Стала жить ради Ника. Потому что осознавала свою необходимость. Знала, что без меня он пропадёт. Потому что у меня появилась цель — поставить Ника на ноги. Увидеть весь его путь восстановления. И мир заиграл новыми красками. Я стала замечать людей вокруг, природу, новые звуки и цвета.
Но разве может быть спокойна душа человека, который в раннем, но осознанном возрасте подвергся домашнему насилию и потерял в один день двух близких людей? Разве может не ныть душа, когда по твоей неосторожности вы попали в аварию? Когда любимый человек оказывается в инвалидном кресле?
Она и ныла. Каждый день. Каждое мгновение.
А Миша… Миша будто забрал часть моей боли. Разделил её со мной. Аккуратно снял старый пластырь с раны, который причинял только вред, и приклеил новый. Заживляющий. Белый. С божьими коровками.
Поняла вдруг, что мне невероятно повезло, что у меня остались в голове воспоминания о бабушке и маме. О теплых руках мамы на щеках, о её задорном смехе, о её вкусных блинах и о её заботе. О вкусных пирожках бабули, о её поучительных историях и тихом ворчании, о её безграничной любви к единственной внучке. Что у меня есть хоть какие-то воспоминания. О доме. О семье. О домашнем уюте.
Я вдруг поняла, что не нужно концентрировать своё внимание на точке боли. Нужно воскрешать в голове только те кадры, которые будут вызывать не слёзы утраты, а грустные, но тёплые воспоминания.
— Спасибо, — прошептала я, когда слёзы прекратили лить из глаз. — Спасибо тебе, Мишенька.
Я заглянула в глаза мужчине и увидела на их глубине боль. За меня. Миша пережил мою историю всей душой. Прожил каждое мгновение.
Положила ладошку на его щёку. Мужчина принял мою ласку, прикрыв глаза. Судорожно вздохнул, будто пытаясь сглотнуть ком в горле.
— Мишенька, ты просто невероятный мужчина, — призналась я, ладошками исследуя лицо мужчины. — Не встречала людей лучше тебя.
