она не будет разочарована. И их родители тоже. Как и Магни; взгляд, которым он одарил ее сейчас, говорил об этом безмолвно, но ясно. Он хотел ее.
Она любила его как брата по крови. Он знал все ее секреты и дорожил ими. Имея такое доверие и любовь, они легко смогли бы вырастить что-то большее. Возможно, он уже вырастил, хотя она отказывалась думать об этом и погружаться в эти чувства.
Потому что тогда она будет принадлежать ему. А сначала Сольвейг хотела найти себя саму.
— Нет, — снова сказала она. — Я не могу.
Отпуская ее тунику, он склонил голову набок, и его глаза сверкнули.
— Но ты могла бы?
Она знала, что Магни находил свое удовольствие с женщинами Гетланда, и желающих было много. Но сама Сольвейг отвергала ухаживания мужчин и не позволяла себе вольностей. Но свободные женщина и мужчина воспринимались обществом по-разному. Женщины несли большее бремя риска, и это было не то бремя, которое Сольвейг хотела взвалить на себя сейчас.
Она не могла любить телом, пока не полюбила сердцем, а ее сердце еще не знало любви.
Но пусть Магни и не отказывал себе в удовольствии, вопрос, который сейчас он задал, был едва ли не первым проявлением его желания с тех пор, как он поцеловал ее в ночь летнего солнцестояния, несколько лет назад. Он был пьян от меда, и она не была уверена, что он помнил, как это произошло.
Она ясно помнила.
Слова, которые он только что произнес, были более прямыми и выразительными, чем его язык у нее во рту.
— Я бы смогла, — ответила она, торопливо одеваясь. — Но не сейчас.
— Ты хочешь, чтобы я подождал?
Она замерла, застегивая пояс на тунике. Если она скажет «да», будет ли он избегать других женщин? А если пройдут годы, прежде чем она будет готова?
— Я не могу ничего от тебя требовать, Магни.
Он протянул руку и схватил ее за руки.
— Ты хочешь, чтобы я подождал?
Если бы она сказала «да», то чувствовала бы бремя его ожидания, его предвкушения все время, пока создавала себя имя. Но она была бы рада, что он не смотрит на других.
— Сольвейг. — Он слегка встряхнул ее. — Чего ты хочешь?
Желание было высказать легче, чем требование.
— Я хочу, чтобы ты подождал.
— Тогда я подожду.
Он притянул ее к своей груди и поцеловал.
Этот поцелуй был не такой, как в ночь солнцестояния. Этот поцелуй был не такой, как их первый, в Гетланде. Он даже не был таким, каким был их второй, когда они пытались подражать Леифу и Ольге и прижимали свои открытые рты друг к другу.
Эти три поцелуя были общим опытом Сольвейг, но с тех пор Магни научился многому. Он был младше нее, но был более опытным. И более мудрым.
Это было верно во всем, как в отношении плоти, так и в отношении разума. Магни видел, думал, и только потом чувствовал. Сольвейг же казалось, иногда она не может ни то, ни другое, ни третье.
Сначала его губы просто касались ее губ, мягкие и теплые, а борода мягко касалась ее кожи. Ни открытые, ни сжатые, просто спокойные губы, и все же это совсем не походило на поцелуй.
Но затем он пошевелился, совсем чуть-чуть, все так же касаясь ее губ. Не собираясь этого делать, Сольвейг тем не менее вдруг открыла рот, и что-то вроде вздоха сорвалось с ее губ. Должно быть, это было приглашение, потому что Магни отпустил ее руки и заключил ее в пылкие объятия, и вот тогда она поняла, что такое поцелуй на самом деле.
Его язык проник ей в рот, но не так нахально, как это было несколько лет назад. Казалось, он ласкал внутреннюю часть ее рта, особенно язык, и это произвело на ее тело такой же эффект, как и холод — заставило напрячься и покалывать, — пусть ей и не было холодно. Ей совсем не было холодно. Ее щеки горели, мышцы, казалось, почти растаяли, а в животе вспыхнул огонь, который до этого только тлел.
И снова ее тело пошевелилось без намерения — руки Сольвейг обвились вокруг его шеи, а бедра подались вперед, прижимаясь к его. Она почувствовала его плоть, твердый стержень у своего живота, и прижалась к нему еще теснее, пока Магни не застонал ей в рот.
Сольвейг, возможно, была неопытна в этих вопросах, но она не была глупой. Она трогала себя и получала удовольствие. Она знала, что такое совокупление, и она видела кучу обнаженных людей во всем разнообразии форм, размеров и расположений. Она много раз видела своих родителей, и не просто раздетыми, но и вполне определенно использовавшими свои обнаженные тела. В конце концов, их кровати стояли в одной комнате.
Она достаточно часто видела обнаженным и Магни… И вдруг ей пришло в голову, что они не видели друг друга обнаженными уже очень давно. В последний раз еще когда были детьми: она с едва проклюнувшейся грудью, а он — гораздо менее широкоплечий с гладкими щеками.
О, она хотела увидеть его снова. Внезапно, сжигаемая огнем, который заставил место между ее ног запылать, она захотела этого больше всего на свете.
Ошеломленная гулом, поднявшимся в голове, Сольвейг вырвалась. Магни сразу же отпустил ее, и он был таким же раскрасневшимся и запыхавшимся, как и она. Они молча смотрели друг на друга, единственными звуками были их тяжелое дыхание и просыпающийся лес вокруг.
— Рог, — сказала она, когда слова снова обрели смысл.
Она двинулась в направлении лагеря, обходя Магни, но он поймал ее за руку.
— Я подожду, Сольвейг.
Она сжала его руку.
— Я рада.
— oOo~
Всадник уехал к тому времени, как Сольвейг и Магни вернулись в лагерь, и налетчики столпились у его переднего края. Сольвейг увидела своего отца среди них, он возвышался над толпой.
Она и Магни приблизились, и их отцы смотрели, как они приближаются. У обоих мужчин было одинаковое выражение лица, которое Сольвейг сочла странным.
— Они удивлены, — пробормотал Магни рядом с ней, отвечая на незаданный вопрос. Он часто так делал — отвечал на вопрос, который она не озвучивала вслух. — Кажется, они отказались от своих надежд на нас. А теперь они спрашивают себя, не за удовольствием ли мы ходили в лес. Это мое предположение.
Ее щеки вспыхнули, когда она встретила пристальный взгляд отца. Но в выражении его лица не было осуждения. И нежности. Она не понимала его, даже с учетом того, что
