операция: более трехсот самолетов и кораблей прочесывали каждый квадрат воды и неба, где могли быть «Эвенджеры» и «Маринер», но тщетно…
Пашка сидел, ошарашенный прочитанным и «увиденным», переворачивал вырезку за вырезкой и все больше понимал, что то, о чем он сейчас читает, есть суть чего-то одного, непознанного – Великого! Но ЧЕГО?..
В следующей газетной вырезке скупо сообщалось: «Исследователи из Саутгемптонского университета в Великобритании предположили, что причиной кораблекрушений в Бермудском треугольнике были тридцатиметровые “волны-убийцы”…»
Пашка покачал головой: «Волны волнами, это о кораблях. А как и куда исчезают самолеты? До их высоты волнам ну никак не добраться. Что-то не то». Интуитивно он чувствовал, что ответ где-то рядом – руку протяни!..
Глава пятнадцатая
Пашка вышел из метро. Огляделся…
Вечер. Машины бесконечным разноцветным караваном с монотонным гулом тянулись к местам ночевок.
Люди, опустив уставшие плечи, брели к остановкам автобусов, исчезали в подземных переходах и за вертлявыми дверями метро. Обыкновенная московская жизнь угасающего, почти прожитого дня.
Пашка покрутил головой. Домой не хотелось. На противоположной стороне высилась стеклянная громада цирка, где прошло его детство и юность. Всё было там. Бесконечные репетиции, первый выход на профессиональный манеж, поздравления с выигранными международными конкурсами, первые сердечные увлечения. Пенсия родителей. Уход Костюка. Увольнение Пашки из этого цирка по собственному желанию. Хотя большого желания тогда не было – так легла карта. Не игральная. Скорее – контурная. Где очертания жизненных берегов были обозначены хитросплетениями людских взаимоотношений. Пашка сторонился подобного, избегал цирковой «кухни». Его интересовал только манеж. Когда же пришло время выбирать, за кого он: за «красных» или за «белых», Пашка определился: «Иду к батьке Махно». И написал заявление…
Вдруг неудержимо потянуло к цирку. Подземным переходом он перебежал на его сторону. Прошелся вдоль неработающих фонтанов. Потрогал рукой озябшую, еще не спущенную на зиму воду. Встал лицом к лицу с величественным исполином, одетым в бетон и стекло. Поздоровался. Вслух. Радостно и открыто.
Цирк сиял на куполе бегущей строкой рекламы. Пашкин взгляд выхватил несколько светящихся букв, проплывавших по кругу: «ПАШ…» Он ухмыльнулся. Цирк ответил ему, дал сигнал. Обратил его взгляд в нужную секунду. Далее он сообщал о Запашных.
– Спасибо, друг! Я понял тебя!..
Пашка открыл дверь служебного входа. Непривычно тихо. Вечер. Представления сегодня нет. Рабочий день закончился. Администрация с ее замами-самами, многочисленным штатом бухгалтерии, отделом кадров, АХО, билетным хозяйством, зарубежным отделом, рекламным, художественным, отделом формирования и прочими разъехались по домам. Репетиционники сказали цирку «до завтра» и пожелали ему «доброй ночи». Инспектор манежа последним, выполнив на сегодня все положенное, сдал ключи и отъехал в сторону дома. Обыкновенные цирковые будни…
– О! Жарких! Привет! Как сам, как родители? – Вахтеры его встретили радостно. Работали они тут не один год. На их глазах многие выросли из пацанов-приготовишек в классных артистов, в их числе и Пашка.
– Можно пройтись, подышать кулисами?
– Ты же знаешь наши новые порядки – никого посторонних!
– Да мне только на манеж и обратно. Соскучился. Не был тут уже несколько лет.
– Ладно! Какой ты, в конце концов, посторонний! Тут обещали скоро камеры поставить на всех углах – вот тогда беда. Пока их нет, гуляй. Только недолго. Вдруг кто с проверкой – враз уволят!
– Дядя Юра тут?
– Не-е, в отъезде, на съемках. Ближе к ночи вернется. Они с твоим отчимом тут часто гужуются. Друзья! Веню сюда пропускают без проблем. В знак благодарности. Он, говорят, пару раз для цирка машины ремонтировал. Все довольны. Чего он от завгара отказался? Надо было соглашаться. Зарплата хорошая, уважение. Дом недалеко.
– Помните, как у Грибоедова: «Ах, от господ подалей…»
– Это да-а. Понятно. Ну иди, поброди…
Пашка окунулся в запахи детства. Этот цирк имел запах особый, не такой, как в других. Нет, здесь пахло зверьем, как и везде. Но в его атмосфере витало еще что-то неуловимое, непередаваемое словами, что заставляло сердце сжиматься, глаза часто моргать, а кадыку вдруг не хватало места в горле.
От репетиционного манежа он прошел темным коридором на основной, где проходили представления. В слабом свете дежурных фонарей манеж выглядел сонным, а ряды зрительских кресел убегали градиентом в сумрак галерки.
Пашка потрогал барьер, прикоснулся к манежу, прошептал слова благодарности. Напоследок традиционно хлопнул дважды в ладоши. Эхо вознесло хлопки от манежа к куполу. Цирк вернул их назад, словно положил свои мягкие руки на плечи Пашки…
Он уже прощался с вахтерами, когда услышал истошный женский крик. Шел он со стороны медвежатника. В цирке просто так не кричат. Пашка с одним из охранников рванули туда…
Случилось все неожиданно. Медведь Егор бродил в просторном вольере и с нетерпением ждал ужина. Вот-вот его должен был принести хорошо ему знакомый служащий. Егор по натуре – «плюшевый мишка», ростом в два метра и весом в пару сотен килограммов. Родился в питомнике. Никогда леса не видел, к людям с детства относился, как к себе подобным. У дрессировщика их таких было четверо. Все из одного помета. Добродушные, ласковые, игривые, послушные. Юрка так воспитал. Они, пока были «щенятами», жили у него в квартире. Соседи тогда чуть с ума не посходили от их воплей. Плач медвежат не отличишь от плача человеческих детенышей. А когда в четыре горла!..
У Юрки в аттракционе все трюки контактные. Медведи с ним и боролись на манеже, и обнимались, и чего только не делали. Глаза медведей всегда светились радостью, излучали доброту. Особенно выделялся из всех Егор – редкий умница, интеллектуал. Он исполнял коронный трюк: двигал фишку по путаным изгибам лабиринта наперегонки с приглашенным зрителем из зала. И всегда выигрывал.
Медведь молодой, холеный, сильный. Егор ежедневно с нетерпением ждал, когда придет к нему его друг. При встрече прыгал от радости, аж постанывал.
Дрессировщик сам любил кормить, поить, мыть, чесать своих медведей. Реже это делал его служащий. Егор был Юркиным любимцем. Кормежка всегда начиналась с ритуала – с объятий. Егор трогательно обнимал Юрку, который находился у него в этот момент где-то в районе подмышек. Облизывал ему волосы, щеки и только после этого размыкал объятия, чтобы приступить к трапезе. Юрка садился на скамеечку и, улыбаясь, смотрел, как его мохнатые сладко чмокают, уплетают овощи и прочую вкуснятину, поданную щедрой рукой человека.
Юрка весь день ходил по цирку в рабочем комбинезоне, снимал его только перед выступлением, меняя робу на костюм в блестках. Если бы не семья, он и спал бы со своими питомцами в обнимку. Ему часто приходилось среди ночи ехать в цирк,
