память? "Белая сирень"… Та — уже выдохлась, а эта — ещё долго будет…
— Пожалуйста. Бери… — Он не понимал её.
— Вот спасибо, родненький! Я буду помнить тебя, всю жизнь буду помнить! Я знаю, ты — из-за матери…
— Я тебе напишу, Машенька, — нелепо произнёс он. — Может, подыщется что, я напишу. На месте, сама знаешь, виднее. А сейчас я ещё и сам не знаю, что там за обстановка — не могу вот так сразу…
— Я понимаю, я понимаю!.. — зачастила она. — Я даже очень всё понимаю! И что сама я во всём виновата, и что не можешь ты сейчас. А как выяснишь всё…
Он обрадовался её словам — от них пришло спасительное облегчение, отодвинувшее от него трудное решение, к которому не был готов. И он тоже повторил, как заведённый:
— Я напишу тебе. Я обязательно напишу…
— Напиши, ты уж напиши, родненький! Да я — на крыльях, я… И паспорт Гришка обещает исхлопотать. Ему ведь тоже не резон тут, в колхозе-то. Ах, кабы мне только паспорт! Да колхозникам вот не выдают — чтобы не разбежались мы.
Машенька обвила его за шею руками и стала целовать — торопливо, горько, точно хотела нацеловаться на всю жизнь. А у него, от долгого одиночества, проснулось некстати неотвратимое мужское желание, и он, стесняясь себя, желая скрыть от Машеньки своё "скотство", как он считал, отстранился. Несчастно и влюблено на неё посмотрел и, сказав: "До встречи, Машенька!" — торопливо и виновато пошёл вниз, к переправе. Жестокая штука жизнь: ещё минуту назад Машенька, признав свою вину, облегчила ему душевную тяжесть, перевалив её на себя, а теперь вот он снова чувствовал виноватым во всём только себя, и оттого опять был несчастен. Но ещё более, чем себя, жаль было Машеньку. Какая её вина? В чём?!. Если ни разу не написал ей. Не намекнул даже… Правда, и у самого жизнь была не сладкая: холостячество в авиации, на забытых людьми и Богом аэродромах — радость, что ли? Больше мучений, пожалуй, чем радости. Да и жениться хотел на другой — всё затянулось в один удушливый узел.
— Храни господь! — прошелестело сзади.
И тут же завыл добрый Барбос — рыдая, хватая своим голосом за душу. Наверное, и ему жаль было Машеньку, это её боль он почувствовал. А вот Алексей шёл, как бесчувственный — даже не обернулся. Потому что знал, если обернётся — случится что-то непоправимое. Останется здесь, в Лужках, и тогда несдобровать ни Гришке, ни Василисе. Или вообще увезёт Машеньку с собой без документов и неизвестно ещё, что` из всего этого потом выйдет. Не готовый к серьёзному шагу, которого заранее не обдумал, он потому и не оборачивался, что боялся сердечного порыва, а не обдуманного мужского поступка. И от этого, раздирающего душу, раздвоения у него ныло сердце. "Поступки! — горько думал он над словами Машеньки. — Стыдно-то как: никаких поступков ещё и не было, не заслужил…"
Дождь разошёлся и сек. Мычала где-то корова. Алексей увидел её сзади телеги, к которой она была привязана толстой верёвкой. Лошадь впереди, тяжело лёгши в хомут, тянула за собой к переправе нагруженный воз по песку, оставляя глубокий след от колёс. Алексей тоскливо подумал: "Господи, как тяжко всем на этом свете!" Но тут же поправил себя: "Нет, не всем. Жизнь нагружает до упада только безропотных — вон, как мужик свою лошадь". Веселее от этой мысли, однако, не стало, и печаль, которую он потянул на себе, всё глубже вдавливалась ему в душу.
Обернулся он только на пароме, когда тот пошёл и между берегом и дощатым настилом образовалась вода. Машенька всё ещё не уходила — стояла на косогоре, залитом слезами дождя. Вода между паромом и Машенькой всё расширялась и, унося их к разным берегам, превращалась в чёрную непреодолимую пропасть. Алексей об этом уже знал и потому чувствовал себя беспомощным. Так бывало с ним в плохих снах: видел себя горящим в кабине летящего самолёта, но смотрел как бы со стороны и ничего не делал — всё равно обречён…
Часть 2. "Редкий случай"
1
Летом судьба будто сжалилась над Алексеем — он влюбился. Да так, что время, казалось, взорвалось, исчезло — он словно ослеп и не видел уже ничего другого вокруг. А тут ещё интенсивность полётов на аэродроме усилилась. За лето, пока стояли над Кольским хорошие погоды, нужно было успеть подготовить своих лётчиков к зиме, когда им придётся заходить на посадки вне видимости земли, по приборам. В этой летней авиакутерьме Алексею некогда стало думать не только о жизни вообще — с её проблемами, переменами, но и о самом себе. А когда началась любовь, он ещё и не успевал высыпаться — особенно в последние дни.
Последние… Если бы мог человек знать, что сегодня — это его последний полёт, может, он и задумался бы. Может, послушал бы своего штурмана отложить этот вылет. Но опять было — некогда…
Предполётные указания начальства Алексей дослушивал сегодня на аэродроме с сосущим от голода желудком. Наконец, раздалась долгожданная команда "разойдись!", и он побежал с экипажем к своему бомбардировщику — белому 2-турбинному Ил-28, испещрённому рядами круглых заводских клёпок. Там уже их поджидал техник — вылет через 5 минут. Стартовый генератор был подключён заранее. От белого фюзеляжа к спецмашине, стоявшей под крылом, тянулся тонкий чёрный электрошнур. Шофёр, ожидая команду на запуск, сидел в кабине.
— Лёша, поешь! — напомнил Зимин, вытаскивая из портфеля термос и свёрток.
— Некогда уже! — Алексей забрал еду и полез в кабину. Со стремянки добавил: — Я потом, в полёте. Когда настрою автопилот.
Положив пакет и термос в бортовую сумку, Алексей надел парашют, пристегнулся к сиденью привязными ремнями, подсоединил к бортовой фишке шнур шлемофона и включил аккумулятор. Стрелки на всех электрических приборах сразу вздрогнули, заняли исходные положения.
— Штурман, готов? — запросил Русанов по внутренней связи.
— Готов, командир.
— Радист?
— Готов.
— К запуску! — скомандовал Алексей, и показал технику знак: "Включай!".
Увидев, что лётчик делает рукой круги перед лицом, техник продублировал команду шофёру. Тот увеличил мотору обороты, машина его задрожала, на крыше кабины загорелись синие контрольные лампочки.
Сначала Алексей запустил левый двигатель, потом правый и вывел их на малые обороты. Определив по прибору, что самолётный генератор включился в работу, Алексей кивнул технику. Тот подал знак шофёру "отключайся". Шофёр вылез из кабины, отсоединил от розетки в самолёте свой электрошнур и начал его сматывать, чтобы ехать к другому самолёту.
Алексей опробовал двигатели на полных оборотах и, когда шофёр отъехал
