рогатый муж с желтыми немигающими совиными глазами. Рот его приоткрыт, он тяжело дышит, миазмы потовых желез достигают меня, и я начинаю морщиться, но не могу закрыть глаз – дурной сон не позволяет этого.
Повсюду без стеснения происходят совокупления всех со всеми. Оглушенные развращенностью мыслей, тела уже не принадлежат душам. Они распадаются на части, перемещаясь в безумной трансформации к другим телам-пристанищам, и прилепляются к свободным, первым попавшимся на пути.
Ноги старика, сморщенные и высохшие, нашли себе место у лона пухленькой дамы, голова которой покатилась в поисках чьей-нибудь шеи, а ее место тут же занял чужой зад, облепленный ладонями кого-то нетерпеливого.
– Люди, – все, что могу вымолвить, глядя на этот анатомический абсурд, – опомнитесь. – Но голова гиены, обернувшись с женского плеча и подмигнув, отвечает:
– Что, руки затекли? – и резкий рывок за спиной выдергивает меня из кошмарных видений…
Я сел на краю ямы, Палач хохочет во все горло:
– Вот это глаза, воистину говорят – у страха глаза велики. – Он ослабил веревки у меня за спиной. – Ладно, отдохни, мне не нужен проклинающий узник.
– Отчего же? – спросил я.
– Такие потом приходят по ночам девять раз подряд, я не высыпаюсь, и это сказывается на моей работе.
– Я не приду, – сказал я.
– Обещаешь?
– Да, спи спокойно.
Палач улыбнулся и совсем ослабил узел. Я лег на спину и расправил руки, кровь побежала к перетянутым ладоням, расправляя мои пальцы как перья – вот это подарок, но счастье, пусть даже и такое, как известно, не длится долго: раздался резкий звук проснувшихся фанфар, Палач поднял меня и снова накинул путы – приближался Правитель. Многочисленная пестрая свита окружала богато украшенные носилки, на которых с комфортом восседал он, осыпанный златом и каменьями, а полуобнаженные девы с опахалами отгоняли насекомых вместе со злыми духами от его величавого лика. Думаете, все выглядело так? Совсем нет. Правитель в черном халате, с такой же черной чалмой на голове шел в одиночестве, свита отсутствовала, как и полуобнаженные девы с опахалами, а из многочисленных слуг один мальчик-раб тащил простой деревянный стул, без обивки и каких-нибудь украшений. Подойдя к яме, Правитель молча указал пальцем, куда ставить скромный трон, и слуга, выполнив приказ, удалился. Публичность казни ограничивалась троицей: обвинитель, обвиняемый и исполнитель. Правитель сел на свой трон, Палач вывесил меня над ямой, зрители, возмущенно шипящие внизу от ожидания, приготовились к действу.
– Признаешь ли ты свой грех? – начал Правитель-обвинитель.
– О каком из многих, присущих мне, идет речь? – парировал я вопросом на вопрос.
– Грех неповиновения своему Правителю, – голос прозвучал жестко, мой сарказм явно не понравился Правителю.
– В чем же заключалось мое неповиновение? – Я старался сохранять спокойствие.
– Ты вошел в Храм мой, но не принял законов моих, а именно: не предался страстям порочным, не испил свободы одурманивания, не возлег ни с женой чужой, ни с мужем, ни с козлом, а напротив, всем видом своим и поведением выказывал недовольство Таинствами Храма моего и твердил повсеместно: «опомнитесь», разрушая основы созданного мной.
– В твой Храм пришел я, чтобы спасти тебя.
– Меня? – Обвинитель улыбнулся. – И от кого же?
– От Храма, что воздвиг ты на своей могиле. Душе твоей не вознестись из-под такой плиты.
Правитель встал с трона и возмущенно сказал:
– Речами этими пытаешься отсрочить свой конец!
– Судьба моя мне не принадлежит, – ответил я, – а вот твоя – в моих руках.
У Правителя глаза полезли на лоб от этих слов.
– Стоит мне шевельнуть пальцем – и ты угодишь в объятия рептилий, отказавшись, заметь, от объятий дев.
– Стоит мне испытать ласки скользких гадов – тут же они обернутся цепями Великой Блудницы для тебя, сковавшими навечно твою несчастную душу.
– Да кто ты, безумец, ведущий такие речи, когда воля моя держит жизнь твою на волоске, и как смеешь перечить и надсмехаться надо мной, создателем Храма сего? Будь осторожен, не зли меня, иначе передумаю о смерти твоей и заменю ее пыткой более ужасной, чем змеиный яд.
– Я твой двойник, коль хочешь ты узнать, твоя последняя надежда, тот дар, что Бог подносит каждому своему созданию на случай, если заблудшая овца решит вернуться в стадо, чтоб путь домой нашел давно его покинувший сын блудный, чтоб можно было душу сохранить, пока не поздно.
Правитель недоверчиво посмотрел на меня.
– И что же делать мне прикажешь после слов твоих: вдруг испугаться вечной пустоты, страданий неземных и пыток духа, или, столкнув тебя туда, где место наглецу, предаться ласкам дев, мужей, неважно, всякого, кого я захочу?
– Спасаться – вот ответ мой.
– Спасаться от кого? Вот мой вопрос.
– От самого себя. Дай шанс душе своей не слушать голос тела, звучащего утробно-тяжело.
– И как спастись мне, знает, наверное, мой двойник? – Правитель ухмыльнулся.
– Я здесь за этим. Правитель, пока нас трое и свидетелей подмены не будет, меняемся местами. Это единственный выход.
– Ты предлагаешь мне надеть твои лохмотья, а сам возьмешь взамен чалму и мой халат?
– Я предлагаю тебе шагнуть в яму вместо меня, сам же я стану Правителем.
Чей рот раскрылся шире после этих слов, я определить не смог, но они оба – и Правитель, и Палач – потеряли дар речи. Первым опомнился Палач, профессиональные нервы у него были явно крепче:
– Хозяин, позволь мне…
– Нет, – коротко сказал Правитель и опустился на стул. Он думал, тени пробегали по его лицу, он не отрывал глаз от ямы, казалось, он уже нырнул в нее и слушает шипение рептилий изнутри. Мы также молчали, наблюдая за Правителем, Палач – благоговейно, я – с интересом. Наконец, что-то решив для себя, Правитель встал, подошел к яме и сказал: – Один вопрос, двойник. Какие у меня гарантии на спасение души?
– Уверовавший в Бога да спасется – это все гарантии, а именно Бог послал меня к тебе.
Правитель нахмурился, но вдруг просветлел лицом и, скинув с себя халат и чалму, шагнул в яму…
Палач, стоя на коленях, принес мне присягу и перед тем, как удалиться, осторожно спросил:
– Хозяин, а у меня тоже есть двойник?
– У всякого есть, важно уверовать в него.
Палач покинул меня, пятясь назад с поклонами и подобострастными улыбками. Я подошел к змеиной яме. На дне, обвитый рептилиями, лежал человек, которого я только что обманул. Встав на колени, я оторвал глаза от ямы и поднял их к небу.
– Господи, прости меня грешного, я стал убийцей. Прошу Тебя, дай мне дней столько, чтобы смог я разрушить Храм, пороком возведенный, выталкивая из стен его кирпич
