Шегардай!..
– С такими жёнами Газдарайн Горзе, пожалуй, проклянёт день и час, когда ему вздумалось заслать к нам сватов, – усмехнулся Машкара.
– Хвалами Змеду замучили! Как уж в гусли играла, как уж играла! А уд хасинский знай блеял и ржал непотребно!..
– Тебя, дитя моё милое, и в Шегардае женихи нетерпеливые ждут. Благой Люторад, сын святого, вот-вот всей губы моранским предстоятелем назовётся. Круг Мудрецов с горным княжеством на равных поспорит…
Эльбиз сдавленно зарычала.
– А не Люторад, – продолжал Машкара, – так Болт Нарагон. Славнейшего рода красный боярин.
– Какой он жених? Пустоболт! Томарка туплёная! Жилища дедовского не удержал!.. Сюда носа не кажет, зане Гайдияр охолостить посулил!..
«Вот потому, – грустно размышлял Ознобиша, – праведных царевен от века в теремах и растят. Чтоб знали прялки да пяльца, да толику грамоты – письмо разобрать… А там – мужу наследников… Невлин сразу хотел Эльбиз запереть… тщился мыслью, что преуспел… Что ж теперь?»
Машкара вздохнул:
– Как сулил, так посулы и отзовёт. Купцов шегардайских послушать, Болт за морями семь городов на щит взял да другие семь основал. Как расхвастается богатством несчётным, как пол-острова Кощейского владыке под ноги метнёт – венца украшением…
В кружало шумной гурьбой ввалились порядчики. Возле «стола доброго Аодха» стало тесно от полосатых плащей. Босяки, кормившиеся с ладони святого царя, унесли ноги. Гайдияровичи, скинув латные рукавицы, хозяйски-весело взялись за перекус. Благо Харлан выкладывал на дармовой стол не огрызки, а добрую пищу, если что и початое, то опрятно обрезанное. Да.
Ознобиша подозвал пробегавшую блюдницу, дал мелкий сребреник:
– Принеси, статёнушка, лепёшек. И бурачок.
Девка поклонилась, взяла сребреник, убежала – расторопная, полнотелая. Машкара проводил её глазами.
– Хотел бы ошибиться, маленькая, но, думаю, сватовство одного из этих троих будет благословлено, – сказал он Эльбиз. – Шагад государствует, однако и прочих царственноравными сделать недолго. У нас с Беды не увенчивали, людей это порадует. Глядишь, под рукобитье и приурочат.
К некоторому удивлению Ознобиши, царевна оставила воевать. Равно как и бежать на край света.
– Люторада я на брачном ложе зарежу. Он наших ближников истязал. Лучше пусть остережётся со сватовством! – Лебедь говорила очень спокойно, лишь в глазах светилось грозовое небо. Сделает по сказанному, и рука ведь не дрогнет. – Болта я бы подмяла, – так же рассудочно продолжала она, – только от него и пустосвата не примут. Гайдияр не простит. Кимидею же не простил, не спас их с мужем, хотя мог. И Болту спуску не будет. Шагад…
Машкара слушал и кивал, не перебивая. Седовласый мужчина, сброшенный с неведомых высей жестокими причудами судьбы. Несущий какое-то горе намного мучительней и глубже, чем расставание с любимой царевной. И маленькая мятежница, храбрая перед неравным сражением.
– …Шагад, – собрав лоб отвесной морщиной, рассуждала Эльбиз. – Нам говорят, сын Газдара молод годами. Надо думать, в бою искусен и кровожаден… если правда хоть половина того, что мы слышали о хасинах. На белом войлоке иначе не усидишь – живого съедят… Он правит уже несколько лет, этого одним свирепством не вытянешь. Значит, слушает ахшартаха, да и свой умишко нажил какой-никакой… коли уж пестуна послал на орудье… То есть и от ночной кукушки не отмахнётся, когда та умеючи прокукует. Ещё этот Горзе привержен струнной гудьбе. Мне в подарок песню прислал…
– О любви сладкой?
Вернулась блюдница. Принесла блюдо румяных лепёшек и хороший бурачок из рыбьей кожи. С поклоном поставила.
– О сыновстве, – сказала Эльбиз. – О родине храбрых, где в небе вьются орлы. Сам сложил, если не врут.
– Врут наверняка.
– Почему? Царь Аодх…
– Аодх говорил: царь должен править, остальное – забава. Туда и сюда всю руку не упирай, твоё дело приставить того, кто совладает.
Пока Ознобиша вспоминал спор с Эрелисом о праведной непоборимой руке, Машкара спросил:
– Что ещё скажешь об этом горце, дитя?
– О, – встрепенулась царевна. – Хивас-хасины поклоняются солнцу, ибо живут к нему ближе прочих народов. От этого, говорят, кровь у них пламенная и кипучая. Если шагад вполовину так женолюбив, как тот недоучка-телохранитель…
– Топтама?
Машкара примерился к чуждому имени, словно к обнажённому лезвию.
– Он самый. Сесть не успели, а я уж смотрю – куда глазами повёл? Старик беседу беседовать, а этому только дел – зырк да зырк. Не рында, имя пустое. А посла скрозь девок повёл, Вагурку миновать не мог без спотычки. Чуть ахшартаха за руку не тянул! Дед умён, понял – смеются ему, и давай в ответ молодцу поноравливать. Лови, молвит, избранушку, держи крепче! Прямо к себе в шатёр забирай!
Зрачки Машкары расплылись, взгляд устремился в пространство. Медленно возвратился.
– Эрелис еле отбил, – живо рассказывала царевна. – Вагурка, сказал, это тебе не распустёха-чернавка! Красной боярыни наглядочка, вот! У сердца взлелеяна, в шелках вскормлена, ей обхождение подобает! Что же за обхождение?.. А вот какое… В пещернике у нас теперь кому смех, кому грех, боярыне – осада хасинская. До терема норовят взвиться на крылатом коне! Вагурка в покоях скрывается, ахшартах подарочки засылает, Топтама песни поёт…
– Поноровил, значит, молодцу, – как-то издалека выговорил Машкара.
– Ну да, будто отец любимому сы… ой!
Она смотрела круглыми глазами, прижав пальцы ко рту. Царевна соображала стремительно, как все праведные, давшие себе труд отточить дарованное рождением. Даже два райцы немного опоздали за ней. Цепир всё-таки заполнил первую рамку и размышлял над второй. Ознобиша тоже слушал вполуха. Он ломал горячие лепёшки, сдабривал пряным жиром от мякишей. Эту – на стол доброго Аодха, вычищенный порядчиками. Прочие – в бурачок, мезонькам полакомиться. И был мыслями уже в котелке, уже мирил недоверчивых унотов с Гленей, выкормышем Невдахи, которого оставлял за себя…
– Ой, – повторила царевна. – Это ж хитрость додревняя! Вот же правда: хочешь что-то понять, начни другому рассказывать…
Вот и весь мезонька
«Власть праведных… Древняя, наследная, страшная. С чем сравнить её? Разве что с подземным пожаром. Греет, пока за толстой каменной стенкой. Вблизи же… Я думал – причудилось. Гайдияр Ваана щунул, и свет дрогнул. Но нет, не причудилось. Ардван записью пометил…»
– Мартхе… Мы куда путь держим?
Он очнулся:
– В Книжницу. И ещё к этим… ну…
«Забыл? Я – забыл?..»
– Ты на Затыльную гряду повернул.
«Смоголь и Сизарь! Мазилы!»
Райца шёл не один. Он давно уже никуда один не ходил, только с позадицей. Верный служка, Нерыжень, Ардван, временами Сибир. А в котелок и назад его провожала ватага мезонек. Эти зубастые, кого угодно скопом сожрут. А уж крик подымут такой, что пол-Выскирега сбежится. Однажды источника проморгали, довольно!
«Гайдияр, ныне четвёртый из праведных, был когда-то одиннадцатым. Ни клейма, ни прямой дороги на трон… но где воин, способный победить Гайдияра? Вождя, чей гнев гасит светильники, а голос наполняет широкую площадь, звуча струнами сущего? Если таков одиннадцатый в лествице, каковы же цари?..»
Непочтительный служка дёрнул за руку. Ознобиша моргнул. Оказывается, они уже свернули в боковой ход.
Здесь большая стена была изрисована кутасами, важными хасинами, мерно шагающими порядчиками.
