Жизнь возвратилась в обычное русло, я вернулся к работе.
Первые полгода пробежали незаметно. На передовой было относительное затишье, я много работал, утром и вечером. В среднем я расстреливал магазин в день, никогда или почти никогда не промахиваясь, результат оказывался фактически стопроцентный, теперь я стал бедствием штатских, живущих напротив. Я отваживался забираться дальше в глубь нейтральной территории в поисках лучших выстрелов. Ранним утром, еще в темноте, я тайком проникал на заброшенную крышу и ждал рассвета. Самые приятные минуты. Лучи света показывались из-за гор, чтобы вызволить море из черноты, они постепенно заливали город, который окрашивался голубоватым, красно-фиолетовым, потом оранжево-красным цветом; но поднималось солнце, разгоняло туман и облака и освещало улицы, где люди не подозревали, что я за ними наблюдаю и выбираю, в какое место им попасть: в наиболее впечатляющее, но непростое — в голову или, что иногда случалось, в грудь или спину. На меня напало нечто вроде жалостливой эйфории: я больше не стрелял в девушек в школьной форме, напоминавших Мирну, однако в такой час мишеней было хоть отбавляй. Я отлично выполнял работу.
Когда я проходил мимо, ребята из дежурки опускали глаза, только Зак и командир беседовали со мной, чаще всего чтобы похвалить; все представляли себе качество моих выстрелов. Я чувствовал, что излучаю некое смутное ощущение страха, беспокойства, которое привело бы в замешательство меня самого, если бы я не был твердо убежден, что надо вести войну. Впрочем, все, в сущности, это признавали. Нехорошо, конечно, но кому-то надо было ее вести, потому что неприятель тоже спуску не давал.
В течение этого полугодового затишья Мирна практически безвылазно сидела дома. Время от времени она отправлялась к тетке, но все реже и реже. Возвращаясь домой, я наблюдал, как она спала, и пару раз мне удалось подсмотреть, как она раздевается. Все чаще у меня возникало странное ощущение, что она не спит, притворяется, когда я неподвижно стою в темноте и смотрю на нее, казалось, будто она тоже следит за мной. Однако с тех пор я никогда больше не видел, как тогда, в первый раз, ее широко раскрытых глаз. Каждую неделю я водил ее в кино, брал ее ладонь в свою руку во время фильма, и она никогда не сопротивлялась. Наши походы в кино были редкими часами, когда мы по-настоящему разговаривали — о картине, о сюжете, который мы только что увидели, чаще всего мы смотрели комедии. Дома, когда мы оказывались вместе, она читала или занималась хозяйством. Мать, видимо под воздействием лекарств, постепенно обращалась в послушное животное и в минуты прояснений обычно спала или задумчиво сидела на стуле с затуманенным взором.
Мне было интересно, какие чувства питает ко мне Мирна, я никак не мог понять; она позволяла брать ее ладонь и гладить волосы, но никогда ни единым жестом не выказала желания сблизиться. Может быть, стыдилась из-за возраста. Больше всего мне нравилось, что она казалась бесчувственной, что она походила на меня, такая же сильная и несгибаемая. Только однажды я застал ее плачущей, в тот день, когда вернулся без предупреждения. Она рыдала на кровати; заметив меня в гостиной, она встала и закрыла дверь. Вышла через четверть часа, прошла в ванную, и после на ее лице не осталось даже следов слез, лишь легкая бледность.
Кроме тетки, она беседовала лишь с бакалейщиком: они подолгу болтали, когда она ходила за покупками, и я чуточку ревновал, потому что бакалейщик дружил с ее отцом и знал ее еще ребенком. Когда я проходил мимо его лавки, он всегда спрашивал о ней с озабоченным видом, и это меня раздражало. Будто я о ней плохо заботился. Разумеется, я не подавал виду и всегда отвечал на его вопросы. Тогда я еще не понимал, что он затевает за моей спиной. Ровно через полгода, день в день после переезда Мирны ко мне, когда я, возвращаясь с работы, проходил через дежурную часть, командир отвел меня в сторону поговорить. Он начал с того, что я отличный боец, но я был начеку, поскольку понимал: за этим что-то кроется. Некоторое время он ходил вокруг да около, говорил, что на передовой все спокойно и все такое, а потом вдруг изрек:
— У тебя ведь живет девочка, так ведь?
— Да, — ответил я, сохраняя олимпийское спокойствие, — она ухаживает за моей матерью.
— А мать что, больна?
— На всю голову. Она сумасшедшая.
Он был шокирован моим ответом, хотя давно и хорошо знал, что я люблю называть вещи своими именами.
— Ладно… Ты с ней поосторожней. С девочкой. Лучше бы взять кого-нибудь постарше.
— Ну и зачем?
Меня подмывало спросить у него, куда он сует свой нос, но тут я начал соображать, что Мирна, наверное, что-то кому-то шепнула и мне лучше заткнуться.
— Затем… — Этот разговор напрягал его не меньше, чем меня. — Затем, что мне сказали… короче, твои соседи полагают, что это неприлично, что она слишком молодая.
— А, понятно. Посмотрим, поищу кого-нибудь другого, но это непросто. Я уже об этом думал.
— Я тебе передал то, что мне сообщили, вот и все.
— Спасибо за предупреждение.
Я сказал это искренне, я был ему благодарен, потому что догадывался, кто осмелился ему проговориться: бакалейщик приходился ему двоюродным братом. Мирна, видимо по недомыслию, наговорила ему невесть чего, и мерзавец, вместо того чтобы прямо обратиться ко мне, попросил кузена заступиться. Я не был до конца уверен, но был почти убежден в этом: соседи слишком боялись наговаривать на известного бойца, а тетка Мирны, которую я видел всего два раза, слишком явно радовалась тем деньгам, что приносила ей племянница раз в неделю: тетка утверждала, что якобы откладывает их Мирне на приданое. К тому же бакалейщик, видимо, чувствовал себя в ответе, потому что сам ее мне рекомендовал. Я подумал было нанести ему визит вместе с ребятами, Заком и его ножом. Однако после произошедшей истории я не мог убить его сразу.
Я вернулся домой с винтовкой наперевес, биноклем и всем снаряжением. Вошел как обычно, Мирна сидела в гостиной. Я пристально посмотрел ей в глаза и положил винтовку на стол как ни в чем не бывало, будто так и положено. Она сразу же отвела взгляд, словно стараясь забыть, что увидела. Тогда я крепко взял ее за руку, подвел к столу и произнес как можно спокойнее:
— Видишь, это моя винтовка. Я принес ее, чтобы ты посмотрела. Ее берут вот так, смотрят в прицел и целятся.
Она попыталась высвободиться, тогда я
