тридцати с небольшим.
— Просим извинить нас за это, — произносит доктор Астер, глядя на мое покрасневшее запястье, которое я массирую. — Когда вас доставили сюда, вам дали успокоительное, но я хотела принять дополнительные меры предосторожности на случай, если вы проснетесь не такой… спокойной.
Я киваю, изо всех сил стараясь скрыть гримасу, которая хочет прокрасться по моему лицу. Я напрягаюсь в ожидании, позволяя медсестрам поддержать меня. Все болит. Тупая, наполненная боль пробегает по моему телу. Она настойчивая, требует, чтобы о ней узнали. Дерьмо, даже дышать больно. Боль, которая больше всего вызывает беспокойство, исходит из моего живота. Здоровой рукой я провожу рукой по жжению, исходящему от живота. Там что-то вроде перевязки.
Мои глаза закрываются, вспоминая о металле, пронзающем мою кожу. Они такие яркие, что я снова переживаю боль в тот момент. Как холодный металл пронзил мою плоть, разрывая кожу. Казалось, кто-то разрывает меня огнем и сухим льдом. Это горит, оставляя на языке леденящий, прогорклый привкус боли.
Окружив себя сдержанным видом, доктор с седыми волосами наблюдает за моим процессом. Ее голова наклоняется в сторону всего на несколько сантиметров, но я вижу, что шестеренки крутятся, и мне это не нравится. Чувствуя себя неловко от ее пристального взгляда, я провожу рукой по волосам, пытаясь укротить их. Все, что угодно, лишь бы я не выглядела такой сумасшедшей. Уверена, что моя нынешняя прическа идеально подходит к прическе душевнобольной.
Доктор Астер улыбается моим попыткам, и снова я начинаю презирать эту улыбку.
— Прежде чем мы продолжим, я задам вам несколько простых вопросов. Хорошо?
Я киваю. Даже малейшее движение вызывает боль, которая рикошетом отдаётся в позвоночнике. Я еще не смотрела на свое отражение в зеркале, но боль, которую я сейчас испытываю, пульсирует с головы до ног, и я могу себе представить, как выгляжу.
Она пододвигает стул к моей кровати и садится, скрестив ноги. Положив блокнот на колени, она уделяет мне все свое внимание.
— Не могли бы вы назвать свое имя и рассказать что-нибудь о себе еще?
— Маккензи Райт. Двадцать пять лет. Родом из Ферндейла, но сейчас живу в Нью-Йорке. Я внештатный писатель, иногда и журналист.
Доктор поджимает губы и кивает, что-то записывая в блокнот.
— Прекрасно. Не могли бы вы рассказать мне, что произошло в ночь аварии, Маккензи? Вы многое помните?
Я замолкаю, не зная, стоит ли ей все рассказывать. Последнее, что мне нужно, это чтобы меня держали здесь вечно. Чем менее сумасшедшей я кажусь, тем меньше шансов, что они удержат меня здесь против моей воли.
Она протягивает руку, между нами, успокаивающе поглаживая гипс на ноге.
— Вам не о чем беспокоиться. Нам просто нужно убедиться, что вы помните о произошедшем. Мы пытаемся сложить кусочки воедино, и нуждаемся в вашей помощи. Вам нечего опасаться. Это безопасное место.
Я прищуриваюсь, боясь ее и медсестер, толпящихся у двери. Как будто они просто ждут в сторонке, что я скажу что-то не то, прежде чем наброситься на меня и привязать обратно. Я зажимаю нижнюю губу зубами и жую ее, не зная, говорит ли она это просто так, чтобы у них появилась причина держать меня здесь, или действительно имеет это в виду. Я уверена, что это первый вариант, поэтому лгу.
— Я почти ничего не помню. Помню только то, что в одну минуту я была в машине, а в следующую мы уже катились с обрыва.
Там. Туман.
Не сумасшествие.
— Верно. Итак, вы сказали «мы». Вы имеете в виду Винсента Хоторна, так ведь? Человека, с которым вы находились в упомянутой машине.
Я замираю, мои глаза слегка расширяются от того, как много она знает. Откуда, черт возьми, она знает, с кем я была? Долбанные полицейские отчеты. С того последнего дня, когда я очнулась в больничной палате, мне еще ни разу не приходилось разговаривать с властями. Уверена, что именно из-за своих слов я оказалась здесь. Этого оказалось достаточно, чтобы они оставили меня в покое, по крайней мере сейчас.
— Я… э-э… да. Да, я была с Винсентом, — бормочу я.
Она записывает что-то еще, потом выжидающе смотрит на меня.
— Вы помните, почему последовали за ним в его родной городок?
Мой лоб морщится, а желудок сжимается от тревожного комментария. Я открываю рот, чтобы опровергнуть это утверждение, но слова не приходят. Нет. Она ошибается. Он последовал за мной.
Я качаю головой, чувствуя необходимость очистить свое имя.
— Нет, он поехал за мной. Я выросла в Ферндейле. В тот вечер я поехала навестить могилу сестры, а потом отправилась в лес. Он пошёл за мной.
Она задумчиво хмурится.
— Вы чувствовали себя загнанной в угол? Словно у вас были причины его бояться?
— Да! — выпаливаю я, повышая голос. — Он был опасен! Он опасен.
— Если он был так опасен, почему вы позволили ему сесть в вашу машину? Зачем поехали с ним? Вы были злы? Поэтому и съехали с ним с обрыва?
— Что? — я недоверчиво усмехаюсь. Моя грудь тяжело вздымается, пока я пытаюсь сдержать свой гнев. — Нет. Нет, вы все неправильно поняли. Он пытался убить меня. У него был пистолет, черт возьми! Это единственная причина, по которой я села с ним в машину. Он заставил меня сесть за руль под дулом пистолета. Я никогда по доброй воле не сяду в машину с этим ублюдком!
— Пистолет? — она делает паузу в торопливой писанине. — Это был его пистолет или ваш?
— Вы шутите? Пистолет его! Откуда я вообще достану пистолет?
Доктор опускает руку, медленно замечая мое сердитое выражение.
— Эй, помните я говорила, что это безопасное место. Вы не должны злиться. Я просто пытаюсь понять.
— Ну, мне жаль, если я чувствую, что на меня нападают, — парирую я, жар поднимается к моим щекам, а грудь быстро вздымается от силы гнева.
Она поджимает губы и переминается с ноги на ногу, закидывая левую ногу на правую.
— Вы часто так себя чувствуете? Словно на вас нападают?
Я замолкаю, сбитая с толку ее быстрой сменой тем.
— Что? Да, нет, возможно?
— Хм… — она снова начинает писать. — А теперь про обрыв, вы помните, что произошло?
— Я уже говорила вам. Только я ехала по дороге, а в следующую секунду мы уже катились с обрыва. Я дала полиции свои показания. Почему вы расспрашиваете меня?
— И вы были за рулём? — спрашивает она, игнорируя.
— Да.
— Как думаете, может быть, в глубине души вы хотели съехать с обрыва той ночью?
— Конечно, нет, — вру я.
Уголок ее рта приподнимается, будто она может
