определенных, конкретных счастливцев. Меня восхищал этот прицельный поток любви. Честное ее употребление.
Мюнье очень сострадателен, но не считает себя гуманистом. Он предпочитает зверя в окуляре бинокля человеку перед собой и отнюдь не ставит человека на вершину пирамиды живых существ. Он знает, что наш вид, явившийся в земной дом недавно, считает себя владыкой и утверждает свою власть убийством всех, кто не есть он.
Мой товарищ посвящал свою любовь не абстрактному понятию «человек», а реальным живым существам: зверям и Мари. Плоть, кости, шерсть, кожа. Прежде чем чувствовать, ему нужно было ощущать что-то руками.
Любовь в лесу
Я тоже любил когда-то. Любовь захватила меня, и все прочее исчезло. Спокойная, светлая девушка жила в лесных Ландах. Вечерами мы гуляли среди деревьев. На болотах разрослись посаженные полтора века назад сосны, им было хорошо за дюнами. От сосен исходил острый горячий запах: пот мира. Дорожка была упругой, мы ступали мягко. «Нужно двигаться шагами сиу», — говорила она. Мы видели зверей, птицу, косулю. От нас удирала змея. Люди Античности — мраморная мускулатура, белые глаза — считали, что, если приходят звери, это является бог.
«Он ранен и не может убежать, он его заметил, он погибнет». Такие фразы я слышал постоянно в течение месяца. В тот вечер бродячий паук — «тарантул», говорила она, — загнал какое-то рогатое насекомое за лист папоротника. «Он впустит ему смертельную дозу, а потом сожрет». Она знала такие вещи, как и Мюнье. Откуда эта интуиция? Какое-то древнее знание. Чутье на природу дается некоторым без специального обучения. Они провидцы и проникают в загадки устройства вещей там, где ученые возятся с изучением лишь одной детали целого. Когда раскрывался песчаный колосняк, она говорила: «Цветок молится своему божеству, солнцу». Она спасала муравьев, унесенных водой по канавке, улиток, запутавшихся в колючках, птицу со сломанным крылом. Глядя на скарабея, говорила: «Он — с герба, его надлежит почитать, он — часть мироустройства». Однажды на паперти церкви Сен-Северен в Париже ей на голову сел воробей. Пришла мысль: достоин ли я женщины, на которую птицы садятся отдохнуть. Она была жрицей, и я следовал за ней.
Мы жили в сумеречных лесах. У нее было коневодческое хозяйство, несколько десятков гектаров в Ландах, к западу от дороги, колдобины которой казались лучшей гарантией уединения. Она соорудила из сосны хижину за лесной опушкой. Центром владений был пруд. Вокруг него отдыхали кряквы; пили лошади. Сквозь песок прорастала густая трава, на ней топтались животные. В хижине было все, что нужно: печка, книги, ружье «Ремингтон 700», все необходимое для приготовления кофе, навес, чтобы этот кофе пить, и помещение для седел, где пахло травой. Царство сторожил босерон, французская овчарка, точеная, подтянутая, как курок «Беретты 92». Пес был расположен к тем, кто вел себя почтительно. Но загрыз бы любого нежелательного пришельца. Я этой участи избежал.
Иногда мы сидели на дюнах. Океан гневался и подрагивал, волны обрушивались снова и снова, никогда не уставая. «Какой древний спор — между морем и землей…» Я произносил что-то в этом роде, а она не слушала.
Ее волосы пахли самшитом, я утыкался в них носом и слушал, как философствует она. Человек появился на Земле несколько миллионов лет назад. Он обосновался без приглашения, как только был поставлен стол, появился лес, в котором блуждали звери. Неолитическая революция, как положено революции, обратилась к террору. Человек провозгласил себя главой политбюро всего живого, прорвался к вершине лестницы и нафантазировал кучу догм, чтобы узаконить свое господство. Все они защищали лишь одно: его самого. «Человек, — говорил я, — это похмелье Бога!» Но она не любила хлестких формул. Упрекала, что я палю петардами вхолостую.
Теперь на дюнах Тибета я излагал Лео идею, позаимствованную у нее. Звери, растения, одноклеточные существа и кора головного мозга — проявления одной и той же поэтической сути. Она говорила о первичном супе: четыре с половиной миллиарда лет назад праматерия сбивалась в воде. Целое предшествовало частям. Что-то формировалось в той похлебке. Одно отделялось от другого, происходили бифуркация форм и усложнение каждой из них. Каждое живое существо она почитала как осколок единого зеркала. Подбирала зуб лисицы, перо цапли, хоботок каракатицы и шептала, разглядывая эти остатки: «Мы происходим из Того же».
Стоя на коленях среди дюн, она говорила: «Этот догонит свою стаю, его просто привлек сок заячьей капусты, а другие пошли более коротким путем».
Речь шла о муравье, который спешил за процессией, сделал крюк к желтому бутону. Откуда бралась ее нескончаемая нежность к подробностям жизни зверей? «Как они стремятся все сделать хорошо, — говорила она, — как они точны. А мы, люди, — несерьезны».
Летом небо было светлым. Ветер приводил зыбь в беспорядок, за облаком тянулась кильватерная струя. Воздух становился горячим, а песок влажным. Пляж — сплошь человеческие тела. Французы потолстели. По вине экранов? Начиная с 60-х годов общество ведет сидячий образ жизни. А с появлением компьютеров тело и вовсе застыло: это картинки бегут перед ним.
По небу пролетал самолет с рекламным флажком сайта любовных встреч. «Можно представить себе пилота: вот он облетает пляж и замечает свою жену, лежащую рядом с господином, которого она нашла на сайте», — сказал я.
Она не отрывала глаз от чаек, паривших на ветру прямо к солнцу.
Мягкими шагами мы возвращались в хижину. Теперь ее волосы пахли воском. Шелест деревьев был для нее полон смысла. Листья служили алфавитом. «Птицы не демонстрируют свой голос из мелкого тщеславия, — говорила она. — Они поют только патриотические гимны или серенады: я у себя, я тебя люблю». Мы возвращались в хижину, она откупоривала бутылку вина с туманных берегов Луары, засыпанных песком. Я пил, по жилам растекался красный яд. Во мне поднималась ночь. Кричала сова-сипуха. «Я ее знаю, она местная; гений ночи, главнокомандующий всех мертвых деревьев». Одним из ее любимых занятий было перестраивать классификацию живых существ: не по линнеевской структурной модели родства, а поперек нее, так чтобы животные и растения соединялись вместе. В ее системе действовали гений пожирательства, объединявший акул и растения-хищников, гений взрыва — он определял суть паука-скакуна и кенгуру; гений долгожительства — суть черепах и секвойи; гений скрытности, воплощенный в хамелеоне и палочниках. Если живые существа обладали одними и теми же талантами, становилось не важно, что они не принадлежат к одному
