но я не собирался позволять им сесть себе на голову. Нужно было сразу, ещё до начала взаимодействия, обсудить все позиции по сотрудничеству. На берегу. Чтобы потом не было мучительно больно, как говорится.
— Геннадий, — резко успокоившись, проговорил Фаулер, — у нас конкретные сроки. Дело в том, что тот дух, который должен будет проверить, можете вы с ним общаться или нет, так вот он выходит на связь только в предпоследнюю пятницу каждого месяца. Ждать ещё целый месяц мы не можем, кроме того, вы в это время будете с агитбригадой в соседней губернии.
— Так бы сразу и сказали, — решил не упираться я (аргументы были вполне приемлемые), так что мне незачем было и дальше накалять ситуацию. — Хорошо, я приду.
Фаулер кивнул.
— Только почему именно в пятницу? — заинтересовался я.
— Общества собирается дважды в месяц, — медленно проговорил Фаулер, — сеансы проводят в первую среду месяца — день Рафаэля, и в последнюю пятницу месяца — день Анеэля. В среду — для познания истины, но там собираются лишь высшие братья, те, кто прошли все ступени, а сегодня — это для материализации.
— Ага, понятно, — пробормотал я, заинтригованно, хотя ничего понятно и не было.
— Только есть ещё одно условие, — опять сказал Фаулер.
Мне это снова не понравилось и, видимо, Фаулер понял это по моему лицу, так как быстро добавил:
— Условие небольшое, и оно не потребует от вас каких-либо усилий. Понимаете, так надо. Дело в том, что на сеанс с собой нельзя брать ни крестик на шею, ни чёток, никакой прочей религиозной атрибутики.
А… ну это ещё терпимо, — подумал я, а вслух тупо брякнул:
— Так вы сатанисты что ли?
— Наши собрания не имеют ничего общего с любой субъективной оценкой Высших Сил, — уклончиво ответил Фаулер и я опять вспомнил Еноха.
Кстати, о Енохе. После разговора с Фаулером, я поспешил домой, охота было поговорить с Одноглазым. Пообщаться после его возвращения нормально не получилось. Так, лишь перекинулись двумя словами, и тут как раз по дороге ехал грузовик из нашей трудовой школы, знакомый водитель подкинул до города. А дома ждала записка.
Но сейчас у меня до вечера было нормально времени и я хотел получить ответы на некоторые вопросы. Главный вопрос был в том, где он был после уничтожения дощечки? Как он вернулся, когда я прочитал слова старой цыганки? И как он теперь будет без привязки?
Это всё следовало выяснить как можно скорей.
Хмурая Степановна открыла дверь и на моё вежливое приветствие, лишь отчуждённо махнула рукой.
Ну вот, сердится, значит, за постоянные гости и шум. Надо будет завтра точно ей какой-то подарочек прикупить.
Но не успел я сделать и шагу, когда она сказала:
— Гена, ты тоже это слышишь?
— Что слышу? — не понял я.
— Ты вот ушел, а во флигеле какие-то звуки начались. Я уже и вокруг ходила, и внутрь к тебе заходила — звуки слышатся, а откуда они идут — непонятно.
— Я разберусь, — пообещал я, понимая, что кто-то сейчас получит большую взбучку.
Уже у входа во флигель я услышал крики.
Торопливо, я практически вбежал к себе и замер от открывшейся мне картины. Енох и Филимон Поликарпович кружили по комнате, словно два горных орла, верещали друг на друга что было мочи и периодически швыряли друг в друга сгустками зеленоватого света, словно пьяные джедаи.
Можете себе представить картину — заходите вы к себе в комнату, никого не трогаете, а там призрачный скелет швыряется какой-то хренью в одноглазое привидение?
— Да ты совсем рехнулся, придурок! — верещал Енох.
— От придурка слышу! Глиста костлявая! — не оставался в долгу Филимон Поликарпович.
— На себя посмотри, циклоп одноглазый!
— Дистрофик!
— Полифем!
— Кощей!
— Так, товарищи призраки! — хлопнул я ладонью по столу, — а что это у нас здесь происходит?
— Не мешай, Генка, — отмахнулся от меня Енох и налетел на одноглазого, изрыгая такую хулу, что даже портовые грузчики, услышав такое, покраснели бы как пятиклассницы.
— Дрищ! — ответил ему Филимон Поликарпович, даже не удосужившись мне ответить.
Так, мне это уже не нравится. То, что парни решили разделить территорию, это понятно, но то, что при этом на меня не обращают никакого внимание — это уже за гранью дозволенного. Надо срочно принимать меры, или вылезут на голову. Оба.
— Молчать! — заорал я. — Оба!
Призраки ошарашено уставились на меня.
— Слушаем сюда! — продолжал рычать я тоном прапорщика Петренко, — отставить драку! Сцепились, как базарные бабы!
— Да этот циклоп первый… — начал было Енох, но я перебил, рявкнув:
— Я! Кому⁈ Сказал⁈ Молчать⁈
— Ты, Гена, не понимаешь, глиста эта… — влез Филимон Поликарпович, видимо решив, что я принял его сторону, но я опять рыкнул:
— Что-то непонятно? Так я объясню!
Енох что-то проворчал нечленораздельное и спустился от потолка вниз, глядя на меня с таким видом, словно делал великое одолжение. Одноглазый даже спускаться не стал.
— Филимон Поликарпович, — жестко сказал я, — а тебе что, особое приглашение нужно?
— Мне и отсюда слышно нормально, — огрызнулся он.
— А вот мне неудобно задирать на тебя голову, — ответил я, — впрочем, скажу так, я никого из вас подле себя не держу. Можете убираться. Оба.
— Да ты что, Генка! — замахал руками Енох, — ты что такое говоришь⁈
— Ген, ты обиделся что ли? — перебил скелетона одноглазый и плавно спланировал на пол. — Меньше на этого придурка костлявого обращай внимание…
— Кто придурок⁈ — заверещал Енох.
— Так! Я последний раз делаю замечание, — очень тихо сказал я и отошел к окну.
Есть такой приём в педагогике: если школьники расшумелись, то нужно сначала рыкнуть, чтобы привлечь внимание, а потом резко перейти на очень-очень тихую речь. Тогда все станут прислушиваться и в классе будет тишина. Ну а дальше уже идут другие методики.
Я взглянул на взъерошенных призраков, воинственный пыл которых ещё не прошел. Но они не знали, что я справлялся даже с седьмым «Г»! Противная завучка, чтобы досадить мне, ставила мой урок химии сразу после физкультуры. А в седьмым «Г» у нас учились только второгодники и хулиганы. И можете себе представить, какие они приходили после физкультуры ко мне. Но я
