а возле «Чемберлена».
Там прям на входе вывешена галерея фотографий постоянных клиентов. Центральное место занимает моя фотка на шесте с подписью «Клиент года».
Штирлиц еще никогда не был так близок к провалу.
Твою мать!
Глава 12. Провалившийся ужин
Ну разумеется, я сразу начинаю юлить:
— Герман, зачем ты притащил меня в этот вертеп?
Блинский блин!
Кажется, я переигрываю… Это все нервы.
Можно же уже плюнуть на маскарад, однако что-то заставляет меня продолжать игру.
Но вертеп?
Это явный борщ.
Понимаю это, потому что Герман сощурившись смотрит на меня:
— То есть, пожрать в приличном заведении — это грехопадение, а ходить в массажный салон, чтоб тебя там мужики тискали — норм тебе?
— Мне мама не разрешает в такие заведения ходить… И задерживаться без предупреждения…
Что я несу? Божечки святы, расслабилась, он меня сейчас раскусит!
— Ничего, в твоем возрасте уже позволителен подростковый бунт, — крякает Бергман.
Вроде прокатило, но почему он смотрит на меня так подозрительно?
Черт, планируя этот спектакль несколько дней назад, я как следует все не продумала! Права была Медведева: я провалюсь еще до этапа Розы Моисеевны.
Лихорадочно рыщу глазами вокруг, надеясь, зацепиться хоть за одну подходящую вывеску. Но на барной улице это непросто. Например, в «Коломбине» со мной здоровается весь персонал, включая уборщицу, даже когда я в хэллоуинском костюме!
О!
— Вон в том кафе нам будет комфортнее, — оживляюсь я, указывая на чахлую чайную.
Герман приглядывается и, к моему горюшку, замечает на двери чайной афишу: «По четвергам проходят литературные вечера».
Бергмана нехило перекашивает. Где-то я его понимаю, однажды я заглядывала на подобное мероприятие. Это не для слабонервных.
До сих пор нежно лелею в душе стих юного дарования: «Одинокая я, как кукушка в лесу, по квартире брожу с ихтиолкой в носу». Жизненно, но для стойких.
Печалька в том, что сегодня именно четверг.
— Ну уж нет! — категорически упирается бесчувственный человек. — Большой литературы мне только еще не хватало. Левина, выходи. И прикрой коленки! Будешь так ходить, маме точно не понравится!
Пиздец-пиздец-пиздец…
Я выныриваю из салона и дую внутрь «Чемберлена» узреть первой, вдруг там все-таки фотки убрали.
Не-е-ет… Висят заразы.
Это будет очень стремно, если я сорву центральную? Или залью, как Мону Лизу?
— А говорила, в вертеп не хочешь. Вон как рванула, — ворчит Бергман, который чуть по мордасам хлопнувшей за мной дверью не получил, настолько стремительно я ворвалась в «Чемберлен».
Как назло, администратор знакомый уже улыбается и жаждет поздороваться. Строю ему рожи, но он упорно не хочет меня понимать. Более того, разглядев меня получше, удивленно поднимает брови.
Жопа дымится в ужасе от грядущего разоблачения, и я, метнувшись к Герману, как к родному, старюсь перекрыть ему обзор, что сильно осложнено разницей в росте.
На ходу расстегивая громоздкое пальто, пытаюсь развернуть Бергмана в сторону гардероба.
День, начавшийся вполне сносно, грозит стать катастрофой, и посылает мне уже вторую ласточку.
Я никогда не была особенно грациозной, но на ногах стою весьма твердо, поэтому то, что происходит в следующий момент — это подстава вселенной. Вероятно, за мои грехи. За вранье, походу.
В своем неудержимом рывке я совсем не смотрю под ноги, а зря.
Первый снег, занесенный ногами посетителей, превратил вымощенный плиткой пол с помощью грязной жижи в каток. И с интеллигентным: «Ах ты, чтоб вас всех к проктологу» на глазах у застывшей в метре от меня уборщицы со шваброй я, аки Плющенко, даю практически тройной тулуп в попытке не расшибить нос.
Растопыривший руки Бергман успевает меня подхватить в последний момент, когда я уже цепляюсь за его кашемировое пальто и съезжаю вниз.
Хороший Бергман. Надо дать ему косточку.
Спуск вдоль Германа прекратился, и я могу выдохнуть. Но прям вот так сразу вскочить с колен, которыми я стою на его ботинках, у меня не получится. Сердце еще колотится.
— Яна… — осторожно спрашивает меня он. — Тебе точно удобно?
— Лучшая поза за сегодня, — бурчу я ему в брюки, загнанно дыша в ширинку.
— Левина, даже не думай, что я тебе отдамся, — осознав, что резких телодвижений от меня не дождаться, шипит Бергман и, ухватив меня за подмышки, тащит вверх. — Твою мать, прекрати цепляться за мои штаны!
— Бергман, не будь жмотом. Штанов он пожалел, — ворчу я, но слушаюсь и даже уже сама принимаю участие в собственном укреплении на ногах.
— Мы почистим ваше пальто, — лепечет девочка в гардеробе, уборщица с овальными по вертикали глазами, подтверждая, судорожно кивает. Ну еще бы! Она не успела убрать воду, и я могла конечности переломать. Себе или Бергману.
Подлетевший администратор обещает:
— С нас блюдо в подарок, мы приносим извинения, Яна…
Бля…
— А я надеюсь, что вы примете меры, и такого больше не повторится, — переиначиваю я так неосторожно произнесенное администратором мое имя. И опять делаю ему «глаза». Кажется, что-то в его голове мелькает, и он оставляет меня в покое.
Выдохнув, я начинаю снимать пальто.
— Да стой ты! — раздражается Герман, которому кажется, что я опасно покачнулась. — Я сам сниму этот зипун с тебя… Левина!
Я не сразу соображаю, откуда столько возмущения, а потом, проследив за направлением его взгляда, понимаю, что это сработал мой сегодняшний наряд.
Сегодня напялила старое мамино трикотажное платье, а-ля длинная водолазка, которое она давно не носит, потому что оно покрылось катышками. Выбор пал на него, потому что оно относительно мне по фигуре. Я же решила, что пора Бергмана готовить к моему преображению.
Я не учла одного. Трикотаж кое-где вытерся и истончился, и натянулся этими местами на моей груди. Вишенкой на торте становятся нагло торчащие соски.
Разглядев всю эту порнографию, Бергман срочно запахивает на мне пальто.
— Ну Левина! — сглатывает он. — В машину!
