было гораздо сильнее. Окружающую реальность, как аксиому, не нужно доказывать, а его амбиции требовали проделать с этой реальностью некоторые манипуляции, оставив, казалось бы, прежней; но на самом деле в результате невинного зеркального кульбита действительность приобретала иные свойства. И сейчас, глядя на свое отражение в окне, он вдруг ощутил, что грань между настоящим и придуманным начала стираться.
Когда ему было семь лет, в школе произошел случай. За ученическим двором к нему подскочила громадная псина, приближение которой он не заметил, увлекшись построением самолета из вырванного тетрадного листа. Вряд ли псина намеревалась его укусить, но когда, обернувшись, он увидел перед лицом строгую морду, то мгновенно застыл. В первые секунды он не почувствовал страха, было лишь слепое подчинение инстинкту.
Повинуясь исключительно ей понятным законам, псина внезапно отступила и рванула за угол, но он долго еще стоял, не шевелясь, и только когда в глазах появились едкие слезы и задрожало тело, нашлись силы поднять портфель. Как и напугавшая его бестия, действуя по указке каких-то непостижимых сил, он пошел к школьным воротам, и, хотя предстояли еще уроки, отправился бродить по улицам, нигде не останавливаясь, словно был важен сам процесс движения.
Теперь, вспоминая случай с собакой, Борис понял, что за школьным двором он впервые столкнулся с изнанкой реальности. В тот день что-то незримо сдвинулось в окружающем мире; обыденные вещи и явления стали отдаленными и чужими. Трамвай, в который он сел, казался не только трамваем, а чем-то еще; толстая тетка-кондуктор наверняка имела отношение к хвостатому чудовищу и, строго поглядывая на него, конечно, все знала.
Прошлое только и ждало удобного момента, чтобы вылупиться вновь. Но теперь он не маленький напуганный ребенок, и вместо того, чтобы спрятаться под одеяло, он накинет его на монстра.
Он удивился, как легко вышло не выдать себя Элине. Вечером он сообщил, что поедет к Леониду.
– Леня договаривается с французами насчет дополнительного тиража. Нужно обсудить. – Борис заглянул на кухню.
Жена готовила бисквит. У нее всегда получалась потрясающая выпечка. Краснов потянул носом аромат и почувствовал искушение остаться дома, однако пересилил себя.
Элина повернулась к нему и скривила губы:
– Если задержишься – выйду замуж за миллиардера.
– Значит, простой миллионер тебя уже не устраивает? – рассмеялся он.
Она показала язык и повернулась к столу.
Борис действительно планировал встретиться со агентом, но по другому поводу. Из машины он позвонил ему, сказал, что нужно срочно поговорить. Леонид уже пару часов торчал в своем любимом клубе. Краснов поехал туда.
Спустя полчаса Борис сидел в «Тринити» – подобии виртуальной реальности, где главным блюдом был свет, а также восточная музыка, судя по интерпретации, пропущенная сквозь кальян с каннабисом.
– Обрати внимание на стиль, – Леонид обвел вокруг рукой с бокалом, – весь персонал в светящихся костюмах. Каждый столик, словно ширмой, прикрыт тенью. Жаль, ты сюда не заглядываешь. Мне казалось, тебе нравиться что-то такое.
Несмотря на зачарованную атмосферу, «Тринити» был порождением техно-попа, подавляя световой надуманностью, и по сравнению с ним в доме Яны и Павла взгляд отдыхал.
– Кстати, – продолжал Леонид, не замечая, что его собеседник все время молчит, – почему бы тебе не привести сюда Элину? Ей должно понравиться.
«Много ты знаешь про ее интересы!» – подумал Борис. Но Леонид, сам того не ведая, привязал нить разговора к нужной теме. Краснов отодвинул свой бокал и, придав голосу непринужденность, спросил:
– Леня, а ты помнишь ту презентацию, где Элина появилась? Ты еще сделал вывод, что она глупая красотка.
– Но-но! – замахал руками Леонид. – Это ты, брат, оставь! Во-первых, она еще не была твоей женой, а во-вторых, ты сам спросил тогда мое мнение. И, к счастью, я ошибся, насчет глупости, конечно.
Борис пожалел о своем приезде в клуб. Мог ли сказать ему Леонид нечто такое, что прояснило бы ситуацию? Вряд ли. Этот вызов – именно ему: персонально брошенная перчатка. Нельзя превращать все в излюбленный мистикой низкого пошиба штамп: пытаться убедить других в своих видениях. Это блюдо индивидуального употребления.
– Ты хотел о чем-то поговорить? – услышал он голос Леонида.
Краснов махнул рукой.
– В общем, ничего особенного. Просто решил развеяться.
Агент, прищурившись, посмотрел на него.
– И гениям нужен отдых?
– Вот, вот, – рассмеялся Борис, – в точку попал. Захотелось где-нибудь посидеть, а я помню: по субботам ты здесь.
Леонид снял очки и откинулся в кресле.
– А ведь вы, господин сочинитель, врете-с. Ей богу, врете-с. – И уже серьезно спросил:
– Поссорился с женой?
«Поссорился! Дорого бы он отдал, чтобы вместо этого бреда была ссора, пусть даже классическая: с битьем посуды и вываливанием на кровать вороха одежды».
Борис улыбнулся.
– Мы когда-нибудь ругались?
Леонид покачал головой.
– Ну, не знаю, я за вами не слежу круглые сутки. Но поверю на слово.
«Однако с Леней нужно быть осторожнее» – подумал Краснов и сказал:
– Тебе же известно, как это бывает: легкий кризис; хороший сюжет оборачивается черт знает чем и заходит в такие дебри, что тот же черт не вытащит.
– У-у, – протянул Леонид, – так то – черт, а это – сам Краснов. Вспомни классиков, даже они ждали музу! Ждали – понимаешь? Ее не уломаешь денежкой, словно девочку; она приходит и уходит, когда ей вздумается, там у них тоже полнейшая эмансипация, понимаешь?
Борис поднялся.
– Ладно, мне пора. Еще куча дел. Оставляю тебя читать лекции по психологии искусства твоим девочкам.
«Какого дьявола я сюда притащился!» – досадовал Краснов, спускаясь по ступенькам из клуба.
Он увяз в святящейся патоке автомобилей, которая через некоторое время вынесла его к реке. Отлепившись от потока, Борис спустился к набережной. Остановился. Вышел из машины.
Дождь кончился. По речной ряби густо размазалась желтая луна. Краснов, не отрываясь, смотрел на колыханье бликов, и чем дольше он вглядывался в них, тем явственнее замечал намек на некую организованную периодичность мерцания. Когда она стала явной, Борис тряхнул головой и отвернулся, освобождаясь от видения.
Рассеченный решеткой бледный свет цеплялся за стену, сползал к двери. Борис неподвижно лежал, пока пятно света не коснулось дверного косяка, затем встал, подтащил к стене стул, взгромоздился на него и заглянул в окошко. Из того мира смотрела на него полная луна, спокойная и таинственная, как Джоконда.
Он лег на кровать. Воспоминания, словно книга, закончились. Напоследок осталось лишь несколько плохо склеенных между собой эпизодов последнего дня.
Вот он едет в издательство, но по дороге спохватывается: кейс с бумагами остался дома. Приходится тащиться назад, и пальцы выбивают на руле барабанное крещендо, когда он глядит в тревожные глаза светофоров.
Борис открывает входную дверь,
