оставили трупы наедине с самими собой.
– Трупы, – подумал Асмер, и подошел ближе к одному из шестов.
Перед, ним, запрокинув голову вверх, обращая пустые глаза к небу, висел мужчина, с удивительно чистыми белокурыми волосами. Сквозь ободранную местами кожу выглядывала начинающее гнить мясо, из которого все еще сочилась кровь.
Когда ветер подул в очередной раз, из раскрытого рта трупа перед Асмером, послышался гул, тот самый, что заставил единственного живого человека в этом аду, остановиться и прислушаться к жуткой игре мертвого оркестра. В этот момент все стало понятно.
Инструментами, что издавали вой, наполняющим улицу, были мертвецы. Воздух задувал в их вспоротые животы, проходил через дыхательные пути, и, выходя через рот, звучал далеко не мелодичной, но все же музыкой.
Асмер судорожно вздохнул, втянув больше смрадного воздуха, чем рассчитывал. С трудом сдерживая рвоту, он отвернулся от шеста и направился дальше по улице. Солнце, казалось, было в зените, но, тем не менее, вокруг стало темнеть. Темнота расползалась медленно, а тени, что в ней таились, зашевелились активнее, словно предвкушая веселье. В этот момент Асмер понял – он не хочет, чтобы тень накрыла его, не хочет, чтобы жуткие силуэты в ней протянули к нему свои когтистые лапы.
Асмер ускорил шаг, задержал дыхание и прикрыл лицо руками, чтобы вихри плоти не забили глаза кровью и кусками мяса.
Тьма все приближалась, накрыла шесты с трупами. Глазницы мертвецов засветились, обращенные к Асмеру. Через мгновение он уже бежал, открыв рот и глаза, не обращая внимания на кисло-горькие куски плоти, забивающие горло, и на густые капли крови, застилающие глаза. Не думал он и о смрадном запахе, наполняющем его нутро и выворачивающим его внутренности наизнанку.
Трупы потянули к Асмеру свои ободранные и обглоданные руки, не переставая выть. Ветер дул все сильнее, а вальс разгоняемых им хороводов внутренностей по аккомпонимент мертвого аркестра ускорял свой бег. Расползающаяся тьма так же вторила темпу, который задавало завывание мертвецов, ее когтистые лапы уже почти касались ног Асмера. Однако, он не сдавался, до участка оставалось совсем недалеко, всего один поворот, а за ним белоснежное здание с колоннами, толстые двери и безопасность.
– Еще десять метров, – говорил сам себе Асмер, не оборачиваясь назад. – Пять, четыре, три, два…
Он завернул и замер.
Никакого участка тут не было. Вместо него стояло огромное, треугольное, зазубренное кверху строение. На его стенах красовались символы великих Церквей: змей, восьмиконечная звезда и капля чернил. Однако, Асмер смотрел совсем на них. То, что заставило его замереть – находилось выше.
Именно оттуда стекали застывшие восковые ручейки янтарной в свете полуденного солнца крови. Именно оттуда, с шипов, выходящих из стен, на Асмера смотрели светившееся во тьме пустые глазницы его друзей и товарищей, бок о бок с которыми он проработал столько лет в полиции.
Спасения не было. От тьмы было уже не убежать. С каждым мгновением она становилась все ближе. Даже солнечный свет, яркий и теплый, уже не мог разогнать ее. Перед Асмером открылась дверь – треугольное здание без окон приглашало его к себе в гости. Струящийся из проема свет манил и зазывал к себе, что-то шептал, обещая безопасность.
И Асмер поддался, шагнув в него. И в момент его тело: кожа, плоть и кости воспламенились, как спичка. Асмер сгорел во тьме, в ее ловушке, словно мотылек, влекомый пламенем свечи. Оболочка исчезла, но еще секунду он чувствовал и осознавал себя, ощущая опаляющий свет, а затем полностью исчез. Разум и личность Асмера полностью растворились в холодной темноте.
***
Асмер проснулся от крика. Кричал он сам.
Налившаяся свинцом голова раскалывалась, а глаза никак не могли сфокусироваться. Все вокруг Асмера кружилось в бешенном вальсе, и он, чувствуя, что к горлу подбирается комок рвоты, зажмурил глаза.
Это помогло. Тошнота отступила, но головокружение никуда не делось. В темноте закрытых век закрутились неясные световые силуэты – целые ленты света мерцали яркими цветами, обжигающими сетчатку.
Асмер откинул назад голову, попытался унять прыгающее в груди сердце. Глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Чувствуя, как пульсация в висках становится слабее, цвета лент света на сетчатке тускнеют, а их тошнотворный танец замедляет свой ход, осторожно открыл глаза.
Через плотно задернутые шторы, растекаясь по полу, струились ручейки дневного света, которые безуспешно пытались разогнать полумрак, царивший в комнате. Это была всего лишь квартира Асмера – он узнал кресло, узнал диван и журнальный столик, узнал шкаф и декоративное деревце, которое часто забывал полить.
– Сон, просто сон… – тихо сказал он сам себе, подняв перед глазами дрожащие руки. Опустил их на подлокотники и почувствовал, что вся его одежда, которую он так и не снял после работы, намокла от пота, и теперь, плотно обхватывая тело, мешала дышать.
Вставать Асмер не торопился. Голова, налившаяся свинцом, болела тупой болью, а ноги дрожали точно так же, как и руки. Он никогда не чувствовал себя настолько оторванным от реальности, будто его воспаленный мозг все еще не понял, что кошмар кончился.
Асмер не сомневался, что ему приснился именно кошмар, однако совсем не помнил свой сон, никаких деталей. Единственным, что осталось – было неприятное послевкусие ощущения приближающейся смерти, с каждой секундой становящееся все слабее, пока и совсем не растворилось где-то в подсознании.
Асмер поднялся, нога ударилась о полупустую бутылку, и та, откатившись в сторону, звякнула о ножку стола.
– Неужели я вчера выпил столько? – удивился он. – Тогда совсем не странно, что бошка так раскалывается.
Подойдя к окну, отдернул штору и потянул за задвижку. Комнату наполнил уличный воздух. Запахло пожухлой листвой и кустами инеуста – запахами осени в Атифисе. Прянно-сладковатый запах кустарника, усеянного белыми цветами в форме губ, обычно начинал наполнять город в начале осени, а заканчивал примерно в середине, когда лепестки соцветий опадали, обнажая колючки.
Был разгар дня. Асмер взглянул на часы – те показывали полдень. То есть он проспал около четырнадцати часов. Мало того, что он чувствовал себя паршивее некуда, так еще полдня прошли впустую. Из-за похмелья, Асмер не особо соображал где вообще находится, казалось, не помнил даже своего имени. Постепенно, конечно, он приходил в себя, словно его разум был пазлом, что приходилось кропотливо собирать по кусочкам.
Асмер встал возле зеркала. С его запыленной поверхности смотрел мужчина двадцати семи лет, в белой, промокшей насквозь рубашке и черных штанах. Сероватого оттенка лицо покрывала неаккуратная щетина, а под красными, уставшими глазами залегли глубокие темные тени. Он почесал коротко остриженную голову, безразлично глядя на свое отражение, а затем
