с собою страх и холод, оставив взамен лишь капли росы на траве.
– Как же хорошо здесь, а? – выпрыгнув из окопа, во весь голос прокричал Титя. Сладко потянувшись и раскинув руки, он взглянул, улыбаясь восходящему солнцу.
– Чего ты орёшь, боец? Смена ещё не пришла, а ты орёшь, – осадил его Скачков, сидя на свёрнутом бронежилете.
– Я ведь негромко. Да и нет тут никого, кроме нас, вот этой вот опадающей «зелёнки» и твоего нытья. Чувствуешь аромат? Груша, яблоня, мята, зверобой.
– Ага, и «шмалью» пахнет, – наступив кирзовым сапогом на стебель марихуаны, добавил Саня.
– Раньше на фронте спирту для солдат не жалели, а сейчас защитник Родины сам должен успокоительное себе рожать. Да и не прёт с неё.
– Ты хоть одного «чеха» -то завалил, герой? – отпивая воду из фляжки, спросил Саня.
– А зачем мне, я ж пацифист, вот на, кулак мой разожми.
– Зачем?
– Ну разожми, чего ссышь-то? – вытянул руку боец, с силой сжав кисть.
Обхватив двумя руками кулак друга, Скачков медленно стал разгибать палец за пальцем. На грязной и изъеденной цыпками ладони лежало засохшее человеческое ухо.
– Где взял?
– Вчера у наших выменял, – довольно признался Серёга. – Трофей, с Червлённой.
В небе на подозрительно низкой высоте пронеслись Су-25, оставляя позади себя россыпи тепловых ракет. Титов проводил их тоскливым взглядом, выкручивая запалы из гранат, бережно раскладывая их по отрытым ячейкам окопа. Он сосредоточенно разглядывал в бинокль дорогу, накатанную танками. Она серпантином уходила к подножию следующей сопки и уже незаметно для глаз, скрытая кронами деревьев, снова поднималась вверх. Он пытался разглядеть смену, но так никого и не увидел. «Наверное, тропой идут», – успокоил себя боец. Пока Скачков проверял сигнальные ракеты и растяжки, Титов разжёг костер и вскипятил воды в котелке. В кипящую воду полетела горсть шиповника. На углях с помощью штык-ножа сержант приготовил армейские тосты. К столу пришлась последняя банка кильки.
– Саня, жрать идём!
– Я уши врага не ем, – прокричал откуда-то сбоку в кустах механик.
– А японскую кухню ешь?
– Я что-то одну растяжку никак найти не могу. Серёга, ты не снимал?
– Скачков, – с набитым ртом ответил Титов, – снимать растяжки я считаю вообще делом неблагородным. Пусть стоят, кому мешаютто? Не фиг ползать по кустам, наши предупреждены, чего еще нужно? А то ставь, снимай, потом опять ставь, потом опять снимай. Пока тебя самого не подорвёт.
– И то верно! – согласился Саня.
– Делал чего-нибудь в жизни нехорошего, ну чего-нибудь такого, за что до сих пор стыдно? – неожиданно спросил Титя.
– А кто ж не делал, Сосок! – отвернувшись, признался Саня, вспоминая, как, будучи ребёнком, подбил голубя кирпичом.
– Чувство стыда не достаёт?
– Достаёт, ещё как достаёт.
– И как ты с этим справляешься, когда накрывает?
– Я представляю дуло пистолета во рту и нажимаю на курок. Потом сразу как-то легчает. И вообще, то, что мы делаем сейчас, возможно, прибавится к этому багажу, – ответил Саня с задумчивым лицом.
– Помнишь, Скачок, как ты хотел в погреб с мирными гранату кинуть?
– Я не знал, что там мирные прячутся, и в конце концов не кинул ведь.
– Но хотел? – скаля белые зубы, продолжал издеваться Титов.
– А я, может, и сейчас хочу, – вполне серьёзно заявил Скачков, наблюдая, как надменную ухмылку друга сменяет страх и изумление от услышанного.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Ноябрь…
Глухие деревни и посёлки, где процветает нищета и безработица, всегда были богаты людьми шальными и рискованными. Для тех, кто не нашёл себе простой стабильной и достойной работы после опустошительных приватизаций середины девяностых, армия явилась последним пристанищем. За службу на Кавказе теперь вручали не только почётный знак, но и неплохие деньги, с помощью которых можно было вытащить себя из болота российской действительности. Мужчины тридцати-сорока лет, имевшие детей и жён, за отсутствием альтернативы брали в руки оружие. Многие знали о войне только с экранов телевизоров или из военной прозы советских писателей. По телевидению нагло сокращали потери федеральных сил, а в советской прозе возвышали до небес непобедимость русского солдата.
По сути своей эти взрослые мужики отличались от молодых парней только возрастом и готовностью нажать на спусковой крючок автомата. Они так же не умели воевать, так же были не готовы к полевой жизни и выполнению приказов. Единственное и ощутимое различие между зелёными пацанами и контрактниками – так это то, что последние умели думать и им было что терять. В массе своей действительно стоящих бойцов среди служащих по контракту было мало. В основном мужики, заключившие контракт с большого бодуна, и беспрестанно об этом жалеющие. Были и целеустремленные индивиды, конкретно зарабатывающие на квартиру. Но мало кто из них шёл до конца. У многих не выдерживали нервы, и контракты рвались так же быстро, как и заключались. Солдатам не раз приходилось видеть, как один танк или самоходная артиллерийская установка тащила за собою две БМП на тросах. Водила-контрактник мог бросить технику и уволиться, не дожидаясь замены и не объясняя причины. Но были и крутые, выносливые, опытные парни, поучаствовавшие в горячих точках нашей Родины. Они были хорошими наставниками не только для желторотых пацанов, но и для молодых офицеров.
– Ты смотри, что салаги делают! – сказал, засмеявшись, Олег Истомин, обращаясь к Юре Соломину. – Они потом взрывчатку в пустые банки из-под сгущённого молока набивают. Вставляют запал и идут рыбу в Тереке глушить.
Контрактники смотрели на то, как Титов и ещё несколько парней из пехоты ковырялись в контейнерах динамической брони танка.
– Я, конечно, в армии служил, но о танках ничего толком не знаю, – ответил Соломин, немного стыдясь своих познаний в армейской технике.
– Активная броня – это металлические контейнеры с взрывчатым веществом, которые навешиваются на основную броню машины. При попадании в танк гранаты вещество в контейнерах взрывается, таким образом отталкивая от себя поражающий элемент, – сказал чётко, без запинки Олег. Как будто сам был танкистом, а не пехотой.
Заместителем командира первого взвода ввиду его отсутствия был контрактник. Неплохой мужик. Высокий, плотного телосложения, обладавший странной манерой разговаривать, смешивая высокопарные литературные выпады с отборными матерными словами. Чуть младше ротного. Порой казалось, что образ Истомина сошёл прямо со страниц произведений Шолохова. Он носил усы на казачий манер и иногда, видимо в особенные дни, курил трубку. Его приятель Юра стоял рядом, разминая пальцами отсыревший табак папиросы. Рыжеволосый, среднего роста тридцатидевятилетний мужик с легкой хрипотцой в голосе. Юра был сух и твёрд всем своим видом. С резкими чертами лица. Во взгляде читалась озлобленность и усталость – как следствие непростой судьбы человека.
– Ох, если командир танка поймает, то трибунал обеспечен, – ответил Юра, – это ведь получается основная защита танкистов от попаданий гранатомётов. И не боятся ничего, – продолжил он, – детский сад.
– А чего им бояться, ну что им грозит? Позорное письмо в родной военкомат – это максимум.
– Дисциплинарный батальон, к примеру, – возразил Юра.
– Да брось ты, воевать некому, по всем областям в военкоматах недобор. Тут и не на такое офицеры глаза закрывают, – с жаром пояснил Истомин.
– Вот и набирают детвору, которые куда угодно и за что угодно, – сказал с сожалением Юра.
– Тут ты не прав, – повернулся к нему лицом Олег, – здесь дело не в интеллектуальных способностях бойца, здесь вся хитрость в беспечном возрасте. Они до сих пор от родительских команд не отвыкли, поэтому с легкостью и без раздумий выполняют приказы офицеров. По привычке доверяют старшим, понимаешь? Так их дома воспитали, армия ни при чём, вот в чём фокус. А страха нет, потому что терять им нечего по большому счету. Что они о жизни-то знают? Многие баб даже не нюхали. Страх после войны проснётся, когда поживут немного, когда наступит время осознать и переварить всё это.
Истомин встал ближе к костру, грея озябшие пальцы, и тоже достал папиросу.
– Они ведь даже не знают, что с заработанными деньгами делать, – продолжил разговор Соломин. – У кого ни спроси, все об автомобилях мечтают. У меня дочке семь и пацану три, пока леспромхоз стоял, так и работа была. Потом блатные
