остальное потом, потом…
На родном эсминце тем временем завыл ревун — тревожная сирена, способная спину любого смельчака осыпать колючими прыщами, — ревун напугал американцев еще больше. Вот что значит быть непрошеными гостями на чужом балу…
Фрегат все ближе, ближе, видно уже, как два гребных винта бешено крутятся в плотной зеленой воде, взбивают под кормой пену, пузыри, рубят рыбу, затянутую под лопасти винтов, а за посудиной и сам "Интерпрайз" сереет, громадина гигантская, на корабль совсем не похожая… Больше смахивает на какой-нибудь аэровокзал с пришитым к техническим сооружениям летным полем, чем на корабль.
А барахла-то на палубе фрегата, барахла! Несколько шлюпок выставлены для осмотра, может быть, даже для ремонта, скатки брезента, ящики с яркими обозначающими надписями, распакованные приборы, предназначенные для промеров океанских глубин — на глазок, велением электронного луча, вон до чего дошла у них техника, не надо лезть в воду, — громоздкие фанерные коробки с теплой одеждой, и это-то в краях, где никогда не бывает холодно, до экватора вообще рукой подать, расправленные пожарные рукава, палубная мебель, пластмассовые емкости, три корабельные машиненки с мелкими колесами, похожие на роботов, предназначенных для передвижения по бескрайним просторам больших посудин и так далее.
Все это богатство одном взором не окинуть, чтобы разобраться в нем, нужно время. На наших кораблях такого барахла не было — не нужно оно. И тем более не нужно в таком количестве, вот так. Москалев вцепился пальцами в леер, предупредил моряков, находившихся с ним, — голос его был сиплым, напряженным:
— Мужики, держитесь крепче!
Эсминец на полной скорости, ревя громко, хотя ревун командир корабля Исаков уже вырубил, прошел рядом с фрегатом, прошел так близко, что кулаком можно было ткнуть в борт американца, следом на фрегат навалился высокий вал воды.
Вал был сокрушительный, если бы его подкорректировать немного, он перевернул бы американца, заставил его сушить киль и счищать с днища прилипших ракушек, а если потребуют обстоятельства, то такой же вал можно направить и на "Интерпрайз", посбрасывать с его плоской взлетной крыши в воду самолеты, а самого положить набок. С фрегата смахнуло все, что на нем было, послетали и булькнули в океан, наверное, даже гайки, которые были плохо завернуты и слабо держались на палубе. Все ушло в воду, начиная со шлюпок, выставленных напоказ, кончая пакетами с хрустящим картофелем, которые жевали обалдевшие от остроты ощущений матросы.
Чье-то голубое бельишко, — бабий цвет, — постиранное и выставленное на солнце сохнуть, потоком воздуха подняло в высоту метров на сто пятьдесят, а то и больше… Оттуда белье спикировало к акулам, прямо в пасть. Акулы, естественно, хозяину белье не вернули, — натура у них не та, — проглотили с большим удовольствием.
Служивый народ, находившийся на палубе фрегата, и не только там, попадал ниц, физиономиями в разогретый металл, в горячие заклепки, к которым может прилипнуть нос, — ни один человек на ногах не удержался… Эсминец спокойно прошел к авианосцу, проплыл вдоль его борта, — в общем, "мохнатые уши" получили удовлетворение… Что и требовалось доказать. Красиво было сделано. Так красиво, что Москалеву вспоминается до сих пор.
А тогда, на учениях, главный боцман эсминца Москалев даже загрустил, — уже заканчивался срок его службы, приближался дембель — демобилизация, вот и сделалось грустно: не хотелось оставлять такой боевой коллектив. У него была договоренность с одной конторой о работе на гражданке, контора называлась У АМР (сокращенно, как в двадцатые годы, когда в несколько букв люди были готовы вместить все достижения революции, сокращали всё и вся, особенно те структуры, которые были связаны с морем); УАМР — это управление активного морского рыболовства.
Геннадию предложили работать на базе, которая ловила одну из самых вкусных и ценных рыб южных морей — тунца; зарплата, которую пообещали ему выдавать каждый месяц, была в два десятка раз больше боцманского жалованья.
База имела два тунцелова — "Ленинский путь" и "Светлый путь", тунцеловы были огромны, как американские авианосцы, раз в месяц обязательно заходили в Сингапур, где и рыбу сдавали торговцам, и отоваривались, если надо было, и свежей водой заправлялись — в общем, это была завидная работа, поэтому Москалев и нацелился в УАМР.
Командир "Выдержанного" капитан второго ранга Исаков после учений ушел на повышение, в штаб, так что человека, который начал бы уговаривать его остаться, на корабле, считай, не было.
В общем, Москалев все рассчитал, взвесил и, когда эсминец вернулся домой, купил в гарнизонной лавке симпатичный чемоданишко, чтобы было куда засунуть манатки, и сумку через плечо — для прогулок по Сингапуру, но планам его не дано было свершиться — в каюту к нему пришел новый командир корабля, свой же, из тех, кто давно служил на "Выдержанном", которого Геннадий хорошо знал, — капитан второго ранга Матвеев.
— Что, Геннадий, собрался списываться на берег? — тихим, каким-то печальным и одновременно озабоченным голосом спросил он.
— Да вот, товарищ капитан второго ранга, дембель подоспел. Жду отмашки.
— Кем же будешь на берегу?
— Да не на берегу, а в море — буду ходить на тунцелове, корабль называется "Светлый путь".
Матвеев неожиданно вздохнул, вздох был затяжной, наполненный простуженным сипением.
— Останься на "Выдержанном", прошу тебя, — проговорил Матвеев, — не уходи! Здесь ты каждую заклепку, каждую царапину на борту, каждую вмятину в переборках знаешь — тут все для тебя родное… А на тунцелове что? К тунцелову еще привыкать надо, в коллектив входить, проставляться и не раз, чтобы стать своим, каждого члена команды понять, подстроиться под него, изучить, кто он, что он… А у нас каждая шлюпка, каждая деревяшка знает тебя лично, а в бухтах веревок — каждый виток и место обрыва, если оно есть, и… Да чего я говорю? Кто тебя ждет на тунцелове, кому ты нужен? А тут ты свой, родной… На тех марлиново-тунцовых коробках тебе все высоты в коллективе придется брать снова.
Матвеев был вдвое старше его, а может быть, даже и больше, чем вдвое, потому и разговаривал с Москалевым, как с сыном, доброжелательно и встревоженно, он хотел, чтобы боцман понял то, что понимает и знает он, но в силу своей молодости недооценивает.
Разговор длился минут сорок, не меньше, и Москалев в конце концов попятился, сказал, что переговорит с боцманской командой, узнает, чего скажут ребята, а вдруг они заявят: "Мотай-ка ты, боцман, на гражданку, нечего тебе портить воздух на боевом корабле". Такие разговоры тоже случались…
Боцманская команда на "Выдержанном" насчитывала двенадцать человек, Москалев был тринадцатым, два отделения было в команде — отделение строевых боцманов и отделение марсовых… В
