от отвращения к таким глупцам, говорящим так. Горний дух не может быть беспечно-кротким и доверчиво-смиренным.
Свидетельские показания Сабы Антиохийской
О САВЛЕ ИЗ ТАРСА
В тот день я услышала Савла из Тарса, проповедовавшего Христа среди иудеев города сего. Теперь он звался Павлом, апостолом Кротчайшего.
Я знала его еще в юности, и в те дни он преследовал друзей Назаретянина. Я помню его экстаз страстный, когда товарищи его побивали камнями блестящего юношу по имени Стефан.
Этот Павел — странный человек. Его душу не назовешь душой свободного человека. В нем с давних лет на первом плане присутствует животное начало, он — охотник, обожающий наносить раны своим жертвам.
Он не говорил ни об Иисусе, ни цитировал слова его. Он предсказывал Мессию, о котором говорили старики-праотцы.
А сам он — иудей ученый, он обращался к товарищам своим иудеям по-гречески. Впрочем, греческий его слаб, и Савл неправильно произносил слова.
Но он — человек скрытой силы. Скорей всего, Савл сам об этом пока не догадывался.
Те, кто знал Иисуса и слышал его наставления, говорят, что был он человеком мысли, свободным от сегодняшнего дня бытия.
Но Павел упустил шанс отделиться от людей вечного Сегодня, которое вбито в его имя тяжелым молотом обреченности.
Назаретянин учил нас проживать свой час в страсти и экстазе.
Человек из Тарса не видел нашей жизни за древними книгами.
Иисус даровал дыхание в бездыханной казни. И в моей одинокой ночи я верю и я понимаю.
Когда сидел он на скамье, он рассказывал истории, что заканчивались счастливым праздником, а его веселье искрилось пиршественной пищей и вином.
А Павел предпочитал предписывать нам, когда следует преломлять хлеб и наполнять чаши радости.
Он предлагал страдать, позабыв о любви.
Говорит Сын Человеческий
«МОЙ ДРУГ»
Друг мой, я — не тот, кто есть на самом деле. Кажущийся, но одетый в реальность, я ношу узор заботы на одежде, что ограждает меня от допросов и от моей неосторожности. «Я» во мне, друг мой, живет в доме тишины, и здесь останется навечно, непостижимое, недостижимое. Я не хотел бы верить в то, что говорю я, да и не верю я в то, что делаю, — для меня слова — не что иное, как твои мысли в звуках, а мои поступки — отраженье твоих собственных надежд в чистом виде. Когда ты говоришь: «С востока ветер задувает», я отвечаю: «Да, точно, не с востока дует он». А все потому, что не хотел бы я знать, что ум мой не поставит точку ни в жизни ветра, ни в жизни океана.
Ты не можешь понять мои океанские надежды, да и я не хотел бы понимать тебя. Я хотел быть всегда одиноким океаном.
Если дни, то с тобой, друг мой, если ночи, то со мной. До сих пор, даже если я и говорил о полдне, что танцует над холмами, и о багряных тенях, что подкрадываются к нему, это был разговор о пути по ту сторону долины; ты не можешь услышать песню моей тьмы, тебе не увидеть мои крылья, бьющиеся о звезды, — и я теряю сознание от нежелания слышать или видеть. Я хотел бы стать одинокой ночью, остаться один на один с ночью.
Когда ты властвуешь в твоих небесах, а я обрушиваюсь в мой ад, даже когда ты кричишь мне сквозь необузданную бездну: «Мой компаньон, товарищ мой», и я кричу в спину тебе: «Товарищ мой, мой компаньон» — даже тогда я не хотел бы показать тебе мой ад. Пламя тщится обжечь зрение, а чад — набиться в легкие. И я люблю мой ад. Я хочу быть в одиночестве моего ада.
Ты любишь истину и красоту, и закон, и я ради Слова готов любить все это. Но в сердце моем смеюсь я над этой любовью. До сих пор мне не хотелось бы всматриваться в оскал моего смеха, не хотелось бы явить его другим. Я хотел быть одиноким смехом, хотел остаться наедине с моим одиноким смехом.
Друг мой, ты — творение добра, предусмотрительности и мудрости; более того, ты — творенье Превосходства — а я всего лишь тот, кто говорит с мудрыми и предусмотрительными. И до сих пор я был безумен. Но я скрывал мое безумие. Я хотел быть одиноким безумием.
Друг мой, ты — не мой друг, неужели ты этого еще не понял? Моя тропа — не твоя тропа, но пока что мы идем по ней вместе, рука об руку.
Свидетельские показания Саломеи, женщины-подруги
Ты есть мелодия, что в моих слезах к небесам взлетает, мысль нежнейшая, которой не постичь мне.
Признание Сына Человеческого
О НЕИСПОЛНЕННОМ ЖЕЛАНИИ
Он казался тополем, мерцающим на солнце;
Он казался озером меж холмов медовых,
Озером, что нежится на солнце;
Он казался снегом на вершинах гор,
Белеющим, белеющим на солнце.
Да, он казался всем, всем этим,
И я любила его.
Даже боялась его присутствия — так любила.
И ноги мои не несли груз любви моей,
Так что я могла опоясать стопы его руками своими.
Я мечтала сказать ему:
«Я умерла твоим другом в час страсти.
Простишь ли мне мой грех?
И не поблагодаришь ли меня за любовь собою,
В слепоте моей,
В незрячести моей пред твоим светом?».
Я знаю, ты простишь мой танец,
Ибо святое сердце — друг твой верный.
Я знаю, ты увидел во мне
Объект твоего собственного ученья.
Ибо нет тех долин, чтоб утолили твой голод,
нет мостов,
И нет пустынь для тебя».
Да, он был как тополь,
Как озеро меж холмов медовых.
Он казался снегом гор Ливийских.
И хотела б я заморозить губы о синий лед уст его.
Но он был далеко от меня,
И я была устыжена.
А мать моя держала меня за руки,
Когда желание мое его искало.
Когда бы он ни проходил, сердце мое
Болело от его нелюбви,
Но мать моя хмурила брови в презрении к нему
И торопливо гнала меня прочь
