Булан в своем знаменитом шлягере на мелодию Гленна Миллера «Chattanooga Choo Choo».[51]
Расхожее мнение, будто Германия после окончания войны опустела, обезлюдела и наконец-то затихла, ошибочно. Конечно, были и безлюдные места, где раннее лето, как и каждый год, рисовало идиллические картины, сотканные из света и зелени, но даже по этим внешне, казалось бы, нетронутым войной пейзажам куда-то брели оторванные от своих корней люди. В своем романе «Off Limits», опубликованном в 1955 году и наделавшем много шума, а сегодня практически забытом, бывший американский офицер службы пропаганды Ганс Хабе описывает встречи побежденных и освобожденных на дорогах бывшего рейха в 1945 году: «Колонны грузовиков, везущих назад, на родину, тех, кто был угнан в Германию, – женщин и детей с постельным бельем и трофеями. Водители-негры из Алабамы, Джорджии или Миссисипи везли их на восток, в Варшаву. На запад же двигались другие колонны – с освобожденными французскими военнопленными, с развевающимися триколорами. Это был целый мир на колесах: военные машины, цыганские кибитки, танки, цирковые повозки, победители и побежденные – все моторизированы. Между ними сочился тоненький ручеек – мир пешеходов, немецкий мир. Мужчины и женщины брели по разбитым полевым дорогам. Кто-то искал кусок хлеба, кто-то – своих детей. Одни проклинали победителей, другие вели с ними примитивную торговлю. Когда какая-нибудь автоколонна останавливалась, останавливались и пешеходы. Иногда сверху, с танка или грузовика им протягивали буханку хлеба… Женщины стояли между танками, пышущими жаром, и грузовиками с военнопленными. Кому улыбаться? Победителям или побежденным?»[52][53]
Освобожденные «рабы» и узники концлагерей, навсегда лишенные родины
Основная масса людей на дорогах бывшего рейха состояла из двух диаметрально противоположных по своему характеру групп: displaced persons и переселенцев, изгнанных с бывших немецких территорий. «Перемещенными лицами» (displaced persons, DP) западные союзники называли людей, угнанных нацистами на работы в Германию, которые после освобождения из своих лагерей еще оставались в Германии и за дальнейшую судьбу которых отвечали оккупационные власти. Displaced несколько неуклюже, но, в сущности, очень точно переводилось на немецкий словом entheimatet, «лишенный родины». Оно верно отражало суть явления, потому что вина за произошедшее возлагалась не на угнанных, а на тех, кто угнал их в неволю. Впрочем, более распространенным было выражение heimatlos, «безродный», к которому часто присовокуплялось существительное Gesindel, «сброд»; большинство же немцев называло DP просто Ausländer, «иностранцами».[54]
За годы войны Германия депортировала в рейх около семи миллионов иностранцев, чтобы восполнить нехватку рабочих рук в тылу, вызванную мобилизацией. Эти рабы в полной мере испытали ужасы последних дней войны. С ними обращались еще более жестоко, чем раньше. Они, как и немцы, становились жертвами бомбардировок, только в отличие от своих хозяев не имели возможности укрыться хотя бы в бомбоубежищах. Многим из них удалось бежать, воспользовавшись хаосом во время авианалетов, и теперь они кочевали по стране – вне закона, абсолютно беззащитные и бесправные. В поисках пищи они бродили по лесам или пытались раствориться в сутолоке городов. Их более или менее ощутимое присутствие у многих немцев подпитывало паранойю. А на тех, что пока еще продолжали работать до упада на фабриках, нацисты смотрели с растущей тревогой. Чем труднее становилось положение, тем больше местные власти опасались восстания рабов. Эта опасная перспектива всегда беспокоила нацистов даже больше, чем сопротивление немцев; теперь же их страх стал паническим. А в конце войны, убедившись в невозможности извлечь хоть еще какую-то пользу из иностранных рабочих, нацисты стали просто целенаправленно уничтожать их в промышленных масштабах. Эта бойня объяснялась отчасти страхом перед возмездием, отчасти общими апокалиптическими настроениями. Нацистам хотелось забрать с собой в могилу как можно больше «врагов», даже если те были безоружны и беззащитны.[55][56]
Опасение, что депортированные рабочие могут поднять восстание, было далеко не беспочвенным, если учесть то, что им пришлось пережить. Поляки и французы начали готовить сопротивление еще за несколько недель до конца войны: они тайно изготавливали простейшее оружие – дубинки и ножи – и кое-где уже даже пускали его в ход. И жертвами их становились не только те, кто был непосредственно причастен к их порабощению. Жестокость лагерной жизни ожесточила и самих узников. Массовые убийства их товарищей по несчастью породили в них ненависть и жажду мести. После освобождения нередко целые группы иностранных рабочих нападали на деревни или хутора, грабили и убивали. Схваченные солдатами оккупационных войск, они искренне удивлялись тому, что их привлекают к ответственности. На допросах они – чаще всего русские, поляки или венгры – выражали убежденность в том, что не нарушали никаких законов, что немцы теперь вне закона и такие же бесправные существа, какими под их властью были они сами. Многие из них в свое время были схвачены у себя на родине во время облав прямо на улице и угнаны в Германию. Причем немецкие оккупанты не считали нужным даже сообщить причину ареста, не говоря уже о том, чтобы сообщить родным или близким задержанных, куда и надолго ли их увезли.[57][58]
Союзные войска никак не ожидали, что DP станут для них настоящим стихийным бедствием и настолько затруднят их попытки поддержать элементарный общественный порядок. Они оказались совершенно не готовы решить эту проблему, поскольку все их силы были направлены на военные действия и дальнейшее продвижение вперед. Один штабной офицер американской армии даже принял «орды» DP за новое вундерваффе, направленное на деморализацию противника. Когда американцы взяли Франкфурт, они сформировали команду в количестве двадцати одного солдата, которая должна была заниматься 45 тысячами военнопленных. Они то и дело сталкивались с огромными толпами растерянных узников, охранники которых разбежались. Так, например, перед военной фабрикой, производившей детали для самолетов, их вдруг встретили три тысячи французских рабочих, ни слова не понимавших по-английски. А из американцев никто не говорил по-французски. Кого и куда надо было отправлять, кто и где должен был добывать продовольствие для этих французов, никто не знал. Никто не мог распутать этот гордиев узел. Часть рабочих добровольно осталась в своих ненавистных бараках, другие разбрелись куда глаза глядят.[59][60][61]
Пригород Берлина, май 1945 года
На дорогах скапливалось все больше бродяг, которые спасались от голода грабежом и насилием. Один англичанин писал, что «за считанные дни рабство превратилось в бродяжничество»: «На дорогах можно наблюдать толпы бродяг, кочующих в одиночку или небольшими группами, с ручными тележками, гружеными незамысловатым скарбом. Одни в лохмотьях, другие в старых солдатских мундирах разных армий».[62]
Особенно кровавый инцидент случился 20 ноября 1945 года под Бременом. Группа польских DP
