– Не хотела портить второй!
– Да блядь… Твою мать, Дикарка… Тогда не испорти и третий.
Успеваю лишь вдохнуть, прежде чем наши рты вновь сталкиваются. Два инфаркта я уже пережила, третий ощущается, как последний. Выбивает максимум. Способность мысли и анализировать – тоже. Я не только позволяю Чарушину себя целовать. В какой-то момент ему отвечаю. Он содрогается и довольно рычит. Накал между нами растет, пока воздух не заканчивается, и мы с треском не разъединяемся.
Смотрим друг на друга. Смотрим… Обжигаем диким дыханием.
И даже то, что я снова убегаю, ничего не меняет. Он все равно до последнего преследует меня. Отрывает от земли. Фиксирует. Захватывает.
Каждый наш поцелуй – это темнота и яркие всполохи в ней. Падает небо на землю. Однако нам все равно. Страшно, безусловно. Но не настолько, чтобы оборвать все.
Каждый наш поцелуй – смерть с последующим чудодейственным воскрешением. Яростный, сокрушающий и восхитительный пик.
Каждый наш поцелуй – новая ступень. Выше и выше подъем… Туда, куда нельзя. Понимаем это. И все равно рвемся на полном ходу.
– Я от тебя с ума схожу… – выдает Чарушин в перерывах. – Люто…
– Не сходи… Не надо…
– Ты не можешь мне помешать… Ты со мной тоже дуреешь…
Я задыхаюсь. Мотаю головой. А он снова прикладывает меня этим безумием.
Дичайший голод. Паралитическое возбуждение всей нервной системы. Сумасшествие… Да, это оно.
– Тебе нельзя меня провожать… – пытаюсь успеть достучаться перед очередным поцелуем.
– Никто не увидит… – заверяет и впивается в мой рот.
Мои губы уже распухшие, потресканные, ужасно горят… Его тоже. И все равно нас это не останавливает. Целуемся до самого дома. Последний раз буквально у ворот. Кровь замещает шоковая доза адреналина. Страх разрывается в груди, словно граната. Разносит все остальные чувства и эмоции. Новое, крайне отчетливое осознание своей греховности вызывает настоящий ужас.
Ничего сказать не могу, когда отбиваюсь от Чарушина. Больше нет шансов меня успокоить. Я на грани истерики.
– Все… Все… Отпускаю… – шепчет он сорванным, будто простуженным голосом. – Не свались. Отпускаю. Иди.
Облегчение охватывает мой организм совсем ненадолго. С полминуты, пока я не забираюсь через окно в спальню. Выдыхаю и вдыхаю ровно трижды. А потом меня скручивает от жутчайшей смеси вины и стыда.
– Боже, Лиза, где ты была? – выступает из темноты столь же потрясенная Сонька.
– Бедовая дурочка… – все, что вырывается у меня, прежде чем из глаз брызгают слезы.
10
Жажду этого погружения.
© Артем Чарушин
– Иу-у… Тём, а что у тебя с губами? – нудит за завтраком настырная зараза – самая младшая сестра. Я ее иногда называю Рина Последняя. И на самом деле надеюсь, что родители реально остановились с детопроизводством. Три младшие сестры – это максимум, который я способен выдержать. – Ты подрался?.. Или… Тебя кто-то покусал?
– Обветрило, – спокойно отзываюсь, не прекращая закидываться.
– Чё, серьезно? – не унимается мелкая. – Ты несколько часов простоял во время урагана, непрерывно облизывая губы?
– Рина, – задушенно выдыхает мама. И краснеет. Папа усмехается и даже не скрывает это дело. – Ешь, милая.
Милая… Она, блядь, такая милая, как филиппинская кобра в разгар охоты. И это ей только шестнадцать! Жаль мужика, которому в будущем достанется это чудо.
Нет, я своих, конечно, люблю. И эту душную липучку – тоже. Но объективно она – та еще заноза в заднице.
– Я все, – извещаю, отодвигая пустую тарелку и поднимаюсь. – Спасибо, мам. Всем хорошего дня, – бросаю, подхватывая сумку с формой.
Но покинуть столовую не успеваю.
– Артем, девчонок по пути закинь, – поручает батя, без возможности съехать с темы. – Я сегодня спешу. Конференция с американцами в половине девятого, а мне еще до офиса доехать нужно.
Не хочу его расстраивать, но любыми темпами он уже опаздывает. Пока докатит до центра Одессы, обед начнется. Бля, утрирую, конечно. Но явно не полчаса эта дорога займет.
– Лады, – соглашаюсь неохотно. Выбора все равно нет. В сторону семьи пустые отмазки не катят. – Быстро в тачку, леди кобры. Я тоже спешу.
– Артем, – одергивает мама.
Слишком мягко, чтобы я устыдился.
– Пап, а Тёма превышает, кстати, – докладывает тем временем Анж – старшая из мелких.
– Как ты можешь знать, превышаю я или нет, если сама правил не знаешь? – невозмутимо отбиваю выпад. – Будешь шестерить – пешком в школу пошуруешь.
– Па-а-ап… – тянет эта сирена на повышенных тонах.
Похрен. Нет, смешно.
– Анжелика, просто иди и сядь в машину, – отзывается батя крайне терпеливо. – Артем знает, что делает. Он ответственный.
– Угу, – выдает сеструля резко, лишь бы возразить.
Я ухмыляюсь.
– Приятно, наверное, когда родители считают тебя божеством, – ехидничает Вероника.
На это я уже откровенно ржу. Мама с папой тоже не сдерживаются. А мелкие гремлинши хором фыркают и гуськом покидают столовую. Салютую родителям и иду за ними.
Заставляя их пищать и возмущаться, намеренно долго блокировку не снимаю.
– Ты специально? Специально? – пыхтит Маринка и топочет от досады ногами.
– Очевидно же, что специально, – с ухмылкой подтверждаю я.
– Достал!
– Ладно, змеиная принцесса, не бузи, – миролюбиво заключаю, услужливо открывая перед ней переднюю дверь. – Прошу.
– Спасибо, черт возьми!
– Без ругательств, принцесса.
– Это не ругательства.
Пожимаю плечами, будто в самом деле думаю над ее словами.
– Все равно убого.
– Это ты говоришь? Сам материшься, как… Как… Как гопник!
– Я парень.
И этим все сказано.
– Ой, что ты… Лично я в этом вопросе не вижу разницы!
– Рина, сядь, блядь, в машину.
Терпение на исходе.
– Вот! – вопит мелкая, тыча в меня пальцем.
Я только качаю головой и ржу.
– Надеюсь, ни за кем из твоих друзей мы заезжать не станем? – спрашивает Ника, когда мы все, наконец, забираемся в тачку.
– Надейся, – ухмыляясь, регулирую зеркала.
– Артем!
– Что?
– Заезжаем или нет?
– Нет, – завожу мотор и выезжаю со двора.
