лопатой вкопал.
Скоро установили и другие межевые знаки, пропахали межи, теперь уж не между поместьем и крестьянской вотчиной, а между полосами Йонаса и Казиса, Тадаса и Юраса. Поля были поделены так, что тем, кто хочет получить больше, дали землю похуже, местами заболоченную, а кто брал меньше, тем дали участки повыше, посуше. Юрасу как армейцу предоставили выбирать чуть не самому первому. Ему достался неплохой участок на увале, с лужком, примыкающим к небольшой пересыхающей летом речушке. Кроме него, тут же получил участок еще один армейский старшина, а остальные достались его друзьям: Линкусу, Груодису, Даубе, Бепирштису и нескольким пока еще незнакомым крестьянам из околотка.
Закончив раздел земли, комиссия тут же поздравила крестьян и пожелала им преуспеяния в новой жизни. В эту торжественную минуту Юрас, не отдавая себе отчета, выступил вперед и заговорил:
— Уважаемые граждане и уважаемая комиссия! — он сильно волновался, запинался и без нужды выкрикивал, не зная, куда девать руки. — Я хочу сказать чистую правду. Мы, мужики, говорят, пьяницы и невежи, но ведь мы ютимся в гнилых подвалах. Если мы, мужики, значит, не могли получить образования, и неграмотные, а потому, дескать, глупые, так уж прощенья прошу! Нет, мы не глупые и мы не виноватые. Круглый день мы работали, чтоб кормить дармоедов, а по ночам надрывались для себя. Это очень горько, граждане! Смешного тут ничего нет. Ну, а теперь, когда мы отвоевали волю и независимость, мы заживем иначе! Теперь эта земля наша! Милости просим, уважаемая комиссия, к нам в гости годика через четыре — через пять, когда на наших нивах заколышется урожай. Может, и не так вкусно будет наше угощенье, как у помещика, но мы угостим от чистого сердца!
— Валё! — закричали крестьяне: они уже научились этому возгласу на митингах.
Речь Юраса понравилась всем, не говоря уже о Монике, которая чуть не заплакала.
Прежде чем разойтись, новоселы переглянулись и без долгих сговоров послали в усадьбу к землемерам делегацию: может, господа не откажутся вместе с ними вспрыснуть земельку… Потом, глядишь, и слезами придется, а сперва водочкой следует.
* * *
Перед тем, как переселяться на новый усадебный участок, Тарутисы разобрали свою избушку и стали ждать соседской помощи, чтобы перевозиться. Несколько ночей им пришлось спать под открытым небом. Накануне переезда они до поздней ночи просидели на бревнах, толкуя о том, как расположиться, как устроиться на новом месте.
Погода была тихая. Ветки засохшей березы, недвижные, черные, как пиявки, впились в угасающее небо. Наговорившись, Тарутисы прижались поплотней и смотрели в темноту над полями. Они смотрели в ту сторону, где через год будут лаять собаки, мерцать огоньки, поскрипывать ворота, где начнется жизнь.
Усталость и ночь брали свое, они почти задремали, положив малыша себе на колени — одному головкой, другому ножками. Вдруг далекий крик заставил их встрепенуться, как от холодной струи; крик долетел и затих в просторах полей.
— Что это?
Крик повторился отчетливей прежнего, с той стороны, где были их новые наделы. И вот еще раз, казалось, совсем близко, чуть ли не за бревнами разобранного дома.
— Спаси-и-и-ите…
Юрас вскочил, протер глаза, прислушался. Еще раз донесся крик. Потом глуше, дальше, как будто кричавшему зажали рот.
— Господи Иисусе, куда же ты, Юрас?..
Юрас схватил большой кол и не мог оставаться на месте, — его так и тянуло туда, откуда доносились крики о помощи. Моника насилу удержала его. Внизу в овраге шумела разлившаяся река.
— Сама не знаю, что это со мной… Дура я, мне кажется, что вот вот придет граф с солдатами, передушат, перебьют нас. Уже несколько дней так. Может, и там… Слушай, никак опять кричат! Господи помилуй, ой, боюсь!..
— Да никто не кричит, угомонись ты! С кем-нибудь в дороге беда стряслась, телега завязла или перевернулась. Сегодня днем я там проходил, — Кланге вышла из берегов, снесла мост, может, кто и провалился. Услышишь тоже! Иди уложи ребенка.
Юрас успокаивал жену, но сам только о том и думал: кто бы это мог так кричать, словно его душили?
Недолго томила эта загадка. Утром пробежали мимо мальчишки и рассказали, что в новых наделах кого-то убили. Бросив работу, Юрас пошел за ними: кого убили, что они болтают!
По дороге повстречал знакомого.
— Тут вот недалеко от тебя Пятраса Гинкуса убили, а ты и не знаешь. И сейчас лежит там. Народу сколько сбежалось! Я ходил: его и узнать нельзя, всего изрезали. Ждут полицию.
— За что же? Кто убил?
— Все говорят, что Жилайтисы. Нигде их не могут найти. Скрылись. Несколько дней все перекорялись с ним. Землемеры не очень заметно провели межу от речки, а Гинкус уж начал запахивать клеверище. Они и говорят, — наша земля, а Гинкус — моя! Не уступает, хоть тут что! Сегодня мы ходили смотреть: он и запахал-то какую-нибудь лишнюю сажень, не больше! Ну, пошли они к старшине. А что старшина, что он может сделать — спрашивайте, мол, у землемера. Вчера Жилайтисы вернулись с базара под хмельком и позвали Гинкуса мириться. Говорят, распили еще бутылку на берегу. Когда уже смеркалось, я видел, как они тащились через поле и перебранивались, все из-за этой межи. Мне и невдомек было. А ночью слышим, кричит.
— Мы тоже слышали.
— Так-то, Юрас! Я уже раз сказал и еще раз скажу: прольется еще кровь из-за этого клочка глины, из-за него брат на брата с ножом пойдет.
Юрас ничего не ответил. Подойдя к безмолвной толпе, он увидел лежащего ничком скорченного человека, прикрытого ветками, из-под которых виднелась только всклокоченная, покрытая запекшейся кровью и грязью голова и впившаяся в землю пальцами, посиневшая рука. И тут же Юрас поклялся в душе: «Никогда из-за этих межей, из-за этой горсти грязи не встану я на соседа».
Убийцы были пойманы, суд отнял у них землю и присудил к пожизненному заключению. Скоро на окропленной кровью земле отстроилась новая деревня, названная Клангяй по имени речки; первые домики были немногим выше межевых столбов. В графской усадьбе, как многие и ожидали, остался хозяйничать Ярмала; имение Вишинскине было названо «образцовым хозяйством».
Между добрыми соседями пролегли узкие межевые линии. Нужда и каждодневные заботы порождали жадность и зависть, плодились обманы и хитрости. Врастая корнями в новую землю, новоселы, как порознь посаженные деревья, были предоставлены самим себе и в одиночку боролись с ненастьем. И одного за другим — что ни год — вырывали бури из их рядов.
V
Когда Юрас и Моника выходили в поле или на покос, им приходилось брать с собой
