в большой и пахнущей «химией» лаборатории в гордом одиночестве сидела у стола, уставленного разной химической посудой, молодая девушка с очень светлыми волосами.
— Татьяна Васильевна, разрешите вас познакомить с академиком Щусевым Алексеем Викторовичем.
— Заболел? Что-то срочное?
— Нет, он просто опасается, что возраст помешает ему выполнить определенную работу.
— Ну, это хорошо, что ничего срочного. Очень приятно, Таня. И что привело вас ко мне? То есть Станислава Густавовича я вижу… Станислав Густавович, что вы хотите сделать с академиком?
— Я ничего не хочу. Но правительство, проанализировав то, что вы натворили в Ковровском районе и Владимирской области… мне поручили разработать план массового строительства, а по предложению Лаврентия Павловича мы хотим, чтобы Алексей Викторович возглавил группу, занимающуюся составлением проектов детских учреждений. Школ, детских садов…
— А Иосиф Виссарионович чтобы руководил колхозом в деревне Непролазные Грязи. Насколько я помню, академик Щусев выстроил Казанский вокзал?
— Я довольно много всего выстроил, — с некоторой обидой сообщил Щусев.
— Я догадалась. Станислав Густавович, найдите кого-нибудь попроще школы проектировать. А Алексею Викторовичу я бы предложила работенку поинтереснее. Так, — девушка оглядела стол, затем все помещение лаборатории, — сегодня у меня ничего путного не получается, так что можно и отдохнуть. Товарищ Струмилин, вы сегодня в Госплан к себе возвращаться собирались? Нет? Тогда поедем посмотрим, что можно предложить выдающемуся архитектору из того, что его не обидит до глубины души.
— Это вы куда нас собираетесь тащить? — несколько испуганно, как показалось Щусеву, спросил Струмилин.
— В деревню, к тетке, в глушь, но не в Саратов. Алексей Викторович, вам было бы интересно город целиком построить на ровном месте? То есть вообще весь, с жилыми домами, школами, детскими садами? С магазинами и больницами, дворцами культуры, заводами и фабриками? И все — в едином стиле, где все, включая даже форму уличных фонарей, будет в гармонии радовать его жителей.
— Товарищ Серова, Госплан никаких новых городов…
— Федор Савельевич скоро станет женоненавистником, даже жену и дочь из дому выгонит, если женский вопрос в области не решить. Он договорился с рязанцами, там в Спас-Клепиках трикотажная фабричка есть и ватная, как раз под женские рабочие ручки. И дорога туда из Владимира давно уже проложена — так что уже весной они будут там город нормальный строить. Ну, если кто-то этот город спроектирует, какой-нибудь самый известный в стране архитектор по фамилии Щусев. Или будут строит ненормальный город, если архитектора Щусева найти не получится… Мы сейчас быстренько туда слетаем, на месте осмотримся…
— Но, как я понял, это уже город, — вставил свои несколько слов Щусев. — А вы вроде говорили, на ровном месте…
— Сейчас это только называется городом, а так — деревня с четырьмя тысячами жителей. А через два года должен быть именно город на двадцать пять тысяч, с уже настоящими заводами и фабриками… кстати, Станислав Густавович, в Госплане мне копеечку на этот город вы все же предусмотрели: там и новая фармацевтическая фабрика строиться будет.
— Ладно, об этом мы отдельно поговорим… А вообще-то мы заехали, чтобы вопрос о возрасте Алексея Викторовича прояснить.
— Да чего там прояснять-то, — пробурчала Таня, взяв академика за руку и несколько секунд прислушиваясь к чему-то, — еще лет двадцать плодотворной творческой жизни я ему гарантировать хоть сейчас могу. Пошли уже, самолет за домом ждет…
— Это кто? — нервно поинтересовался у Струмилина Алексей Викторович.
— Товарищ Бурденко считает, что она — лучший врач не только в СССР, но и во всем мире. Кстати, академик Орбели теперь тоже так считает, после того, как эта девушка его дочь спасла от неминуемой, казалось бы, смерти. А насчет ее гарантий, так им стоит доверять: за последние несколько лет во Владимирской области вообще люди от старости не умирают. Это ее рук… и светлой головы дело: она какие-то зелья варит и людей ими поит. Нет, вы не думайте, к колдовству это отношения не имеет, она же химик. И врач, как я уже говорил…
За неделю до Нового года Таня отправилась за покупками в Германию. Поездку эту она предварительно согласовала с Лаврентием Павловичем, но все равно полетела туда в сопровождении двух уже полковников авиации: товарищей Смоляниновой и Ереминой. Товарищи были проверенные… но некоторые мелочи все же товарищ Берия недоучел: когда Таня сказала девушкам, что пойдет по магазинам… примерно на недельку так погулять, то девушки лишь кивнули и поклялись, что в случае неожиданных звонков честными голосами будут говорить, что товарищ Серова вот прям щяз пописать отошла и к телефону подойти не может.
Вернулась в берлинскую гостиницу Таня уже через пять дней, ранним утром вернулась — а вечером уже ненадолго зашла в экспериментальную лабораторию. Оттуда — в общежитие, где вручила соседкам новогодние подарки. Пока еще контрабандные «нейлонки», причем по две пары каждой, кофточки из натурального шелка, по большой банке кофе (тоже контрабандного, его из американской зоны Германии таскали отдельные антисоциальные личности)…
А в четверг, на очередной встрече со Сталиным она протянула ему пачку фотографий:
— Вот вас, Иосиф Виссарионович, новогодний подарочек от меня. Правда подарочек специфический, но какая уж дарительница, таков и презент. Надеюсь, вы не страдаете желудочными болезнями?
— Мне кажется, что про желудочные вы… это что?
— Да я по случаю фотоаппарат купила, себе в подарок. И пленку тоже. Пленка была редкая, цветная, АГФА. Честно говоря, дрянь полная, ее проявлять сплошное мучение. А уж сами фотографии печатать… ужас!
— Я не про фотоаппарат спрашивал.
— Да шла я мимо… случайно, гляжу — валяются. Я и сфотографировала несчастных… жертв несчастного случая. Согласитесь: такой случай для объектов мало кто сможет счастливым назвать.
— Это…
— Вот это — некто Степан Поппель, а остальные — члены его семьи, как я понимаю.
— А…
— Отравление угарным газом, как я понимаю. Несоблюдение техники безопасности — оно, как видите, небезопасно.
— Я хотел…
— Как вы только могли такое подумать? Я в Кельне вообще ни разу в жизни не была, и вообще всю неделю в Берлине по магазинам да рынкам шастала!
— И никто…
— Иосиф Виссарионович, это я в Системе была смутной тенью — но там каждый квадратный сантиметр пятью камерами просматривается круглосуточно, а здесь меня вообще никто не видел и не слышал. Вот еще пленка, на которую все снималось… неизвестно кем, естественно.
— Ну что я могу сказать, подарок… хороший. Спасибо! Но тогда я просто вынужден задать один вопрос… надеюсь, правильный вопрос: а вы не могли бы оказать помощь Павлу Анатольевичу… хотя бы советом. На западе страны, как вы, вероятно знаете…
— Отчего не помочь хорошему человеку? Помогу, и не только советом. Сама я, конечно, никуда не полезу, но обеспечить его группу нужными техническими средствами… его объекты нам живьем нужны или можно в связи с разными несчастными случаями…
— Желательно живьем.
— Сделаем. Вот Павла Анатольевича вы предупредите, что я к нему с полезными советами приду.
— Непременно предупрежу. Когда ему вас ждать?
— Думаю, сразу после нового года. Добрым словом и пистолетом можно достичь большего, чем одним добрым словом: мне надо для него кое-что сделать сугубо материальное. Числа до десятого я все как раз и сделаю…
Вечером Сталин, пригласив Берию, протянул ему фотографии:
— Лаврентий, ты был совершенно прав в своих подозрениях. Я имею в виду те, что никогда мы не найдем никаких улик. Эта девочка просто слетала в Берлин, чтобы купить новогодние подарки соседкам по комнате… чулочки нейлоновые, видишь ли, им захотелось, контрабандные. И Берлин она ни на минуту не покидала, так ведь?
— Ты хочешь сказать…
— Я хочу сказать, что лично нам ее бояться точно не надо. Эти картинки она принесла мне как подарок на Новый год. Она. Мне. Просто. Сделала. Подарок.
— Сильно…
— Она еще Паше пообещала кое-то подарить, чтобы ему работалось проще. Что именно — не говорит пока.
— Возможно, что и сама пока еще не знает. У нее новые идеи появляются неожиданно.
— Но почему-то очень вовремя. Да, вы спросили у Вознесенкого про черную женщину?
— Лично ему вопрос задал, и даже подумал, что он обделается, с места не сходя. Вот протокол… Это тоже она была?
— Так, — тихо проговорил Сталин, просмотрев протокол, — причин для помилования, выходит, больше нет. Жаль, что мерзавца только один раз можно расстрелять, но уж что сможем, то и сделаем. Да, она.
— Еще одну
