давящее на стенки черепа.
Но ведь и правда – он стал подобен таракану или муравью. Он только лишился жалкой деревянной палки, а уже склонился и на четвереньках пытается преодолеть мало-мальски приличный холм; без помощи опоры он уже не может выпрямиться во весь рост. Но способен ли он иначе? Может его попытки преодолеть теперь ставшую для него долину вселенной, кажущиеся жалкими – естественны? Да и кто смеет судить калеку, которого изнутри сжирает заражение, а единственной опоры лишила безнадёга? За что и по какому праву?! А если и найдётся смельчак, то у человека есть друг… у каждого.
6
Руки его были черны, под ногтями будто спрятались целые валуны. Если бы не высокие поножи, прикрывающие колени, то и штанины разорвались бы, а колени исцарапались и сбились бы в кровь. Правая нога едва сгибалась, из-за чего, по большому счёту, – просто тащилась ненужным грузом. Одежда его была грязна, ужасно благоухала суровым мужским потом и была мерзко влажна.
Река наконец выровнялась с берегом так, что человек всё же смог смочить губы и наполнить кишки хотя бы водой, а пил он пока не стало подташнивать от избытка. Напившись, стоя на коленях и ладонях, он вгляделся в водную гладь, которая спустя многие километры очистилась и стала прозрачной, чистой, что алмаз, и переливалась в лунном свете будто тёмно-синий кварц. В чудотворном зеркале сиял месяц всем своим небесным величием, мутно, но всё же завораживающе мерцали звёзды, можно было разглядеть целые мириады, озаряющие небо бесчисленными, ещё неизвестными цветами радуги. Он видел тёмные силуэты деревьев, склонившихся над рекой и стоящих скромно вблизи. Он дышал глубоко и тяжко, но равномерно, однако, когда он увидел собственное лицо… в груди защемило. Волосы спутались и слиплись, как на голове, так и на лице; даже сквозь массив рыжей бороды было заметно, что щёки впали; веки будто потемнели и опухли, но то могла быть и игра затемнённого зеркала реки, а губы, как их не смачивай, были сухи и незаметны среди одичавшей бороды. Собственное отражение пугало. Всё, что он увидел могло показаться во мраке ночи и лунном сияние. Но чувства, ощущения, каждая клетка тела подсказывали, что ему ничего не показалось и ещё крепкое зрение не обмануло его.
Тут же, в воде, он сел, никого не стесняясь. Вода охлаждала ноги, а песок и галька ягодицы. Сквозь ноздри входил и выходил прохладный сырой воздух сумрака. Он смотрел на луну и думал о глупостях: «Интересно. Луна – светило, не хуже солнца освещает землю, но глаз не обжигает и зайчиков не оставляет…»
Прошла не одна минута, а луна не раз успела прикрыться дымными облачками, а он сидел и смотрел, после медленно встал, будто малый ребёнок, что совсем недавно научился ходить, и пошёл. Вода стекала со штанин, сыпала крупными градинами обратно в реку, хлюпала в сапогах. Тихо выйдя на берег, он снял сапоги, перевязанные бечевой в последнем лагере перед сечей, вылил воду, вернул на конечности и также тихо продолжил ход. Справа его всё также сопровождала скала и река, нарушавшая ночной покой.
7
Окружение не менялось и соответствовало горной местности, потому взор обвыкся и, к тому же в полумраке сумерек, он не сразу заметил небольшой кустик, и скорее не кустик, а пару низеньких веточек с увесистыми гроздьями каких-то мелких плодов. И вряд ли заметил, если бы не следил за каждой пядью земли по которой идёт, чтобы не утруждать ноги и, несмотря на обилие древесины вокруг, у него так и не вышло найти достойную замену посоху, так нелепо и неразумно потерянному, ибо сошла бы она лишь на хворост.
Заметив веточки с неизвестными плодами, он прибавил шагу, чтобы поскорее разглядеть, что ему подкинула судьба. В душе появилась едва теплящаяся надежда, игривое чувство, как у охотника, что притаился в ожидании добычи.
Взял одну из гроздей в четыре ягодки в пальцы, повернул к свету до того скрытые под широкими листами на тонких веточках. Плоды были небольшими шариками, неприметными на первый взгляд, а их нежно-красная гладкая кожица давала глянцевый отблеск.
Человек аккуратно улыбнулся – его ожидание оправдалось. То были плоды брусники. Первую гроздь он тут же без остатка забросил в рот. На зубы выдавилась влага, язык ощутил терпкий кисло-сладкий вкус, проглотил. Он собрал всё, что было, и с приподнятым настроением заковылял дальше, оставив голым кустик брусники. Голод, конечно, такой пищей только пугать, но что дано судьбой, то и примем. Так считал человек.
8
Он закидывал ягоды в рот, дорога делалась быстрее, да и идти вдруг стало как-то легче, бодрее. Однако, человек не замечал, что с каждой проглоченной ягодой сердце его билось сильнее и чаще. Не заметил он и как закончился весь его судьбоносный запас.
Зрение стало острее, но по краям видимая картинка будто расплывалась, шла рябью, а человек, удивляясь и глупо радуясь, думал: «Может ли пища так воздействовать на бедную и голодную плоть, наливать силой?». Не заметил он как тело стало сыпать дрожью, а дыхание, и без того тяжелое, стало томным, будто дышишь банным жаром. А зрение же, став острее, стало замечать какое-то движение меж деревьев: мелькающие фигуры, лишь тени, образы, а главное – они были всюду. Глаза замечали, наверное, десятки неопределённых призраков, петляющих меж стволов деревьев, скрывающихся за юбками сосен, будто стремящихся прочь от человека. Дыхание спёрло, он дышал не хуже коня, летящего в галопе. Вот он уже бежит за этими невидимками, тенями!
– Подождите! – кричал он надрывающимся, зарывающимся в собственном дыхании голосом, с сердцем, разрывающимся от страха отстать, остаться в одиночестве, быть брошенным и этими пилигримами.
– Я… не… причиню… вам… зла!.. – снова выкрикивал человек, задыхаясь, с надеждой замедлить путников, несущихся что сами бесы от благодатного огня.
Ковыляя, спотыкаясь, почти падая, он бежал за ними, кричал, проклинал, но бежал. Однако тени летели, что ветер, что сами валькирии на своих крылатых конях.
Но всё изменилось, когда он увидел её. Когда увидел её соломенные волосы, стянутые на лбу черной лентой, худую, но крепкую фигуру в свободном сером платье по лодыжки.
Он ничего не успел сказать, да и не смог бы – дыхание остановилось, лёгкие будто стянуло, а ноги потеряли с трудом сохраняемый безумный ритм и отправили его в полёт, будто ласточкой в воду.
В голове будто били в набат, видимо хорошо стукнулся о корни, на которых лежал той самой головой,
