— Ты чего творишь? — спрашиваю, продолжая сидеть на телеге.
После изумительно благодарных родственников покойника очень хотелось на ком-то оторваться всласть. Смерть наглого мужика нисколько не успокоила, и в душе бурлило всерьез. Такая прекрасная возможность подвернулась! Плевать на бабу, пусть за мое паршивое настроение заплатит.
Он отшвырнул женщину и встал, картинно извлекая из ножен немалых размеров палаш. Судя по стоящему послушно коню, одежде, оружию и подстриженной бородке, наемник. Не из удачливых. Лошадка не лучших кровей, одежонка старая и небогатая. Клинок паршивого качества. Деревенский охранник. Но руки в шрамах и по щеке давненько резанули. Вид от этого зверский. Но это все больше впечатление для наивных пейзан. Стоит неправильно и меня не боится. Оно и ясно, молодой парнишка. Один. Без оружия. Вот то, что не принимает в расчет мой посох, — четко сообщает о низком уровне. С нормальным воякой не посмел бы выступать.
— Проваливай, — сказал мужик угрожающе.
— Не по закону поступаешь, — бормочу максимально испуганно.
— Щас и с тобой поступлю, — хохотнул дурачок, шагая навстречу и взмахнув клинком.
Ну совсем за противника не считает. Еще и застарелым перегаром несет. Я молча поднял арбалет, прежде прикрытый одеялом. Щелчок, и прошило буквально насквозь. С такого расстояния даже мой малютка прошибет толстую одежду вместе с ржавой кольчугой. Некоторые под кафтан и кольчугу надевают или металлические пластины нашивают на рубахе, однако не тот случай.
Он булькнул, глаза вылезли из орбит и упал сначала на колени, а затем ничком. А то ждал дуэлирования по-благородному. Зарубить глупого парня не постеснялся бы. А мне нет резона проверять, насколько продвинулся в умении драться холодным оружием. Не всегда удача ждет. Могло не выйти так быстро и окончательно. Рисковать не стоит. Мой девиз в последнее время: «Не связывайся по возможности со встречными, ты не так внушителен, как прежде. Однако если дошло до оружия — бей сразу насмерть, целее будешь».
— Спасибо, — сказала баба, — добрый господин.
— Я? — невольно хохотнул. — Ты ошибаешься. Совсем не добрый.
Женщина подбежала к девочке, а я присел у очередного трупа. И чего полез? Можно подумать, сам не баловался такими вещами прежде. На то и бабы, чтоб мужик седлал. Это во мне нечто от молодого вылазит. Что-то там помнится про гормоны и другую физиологию, но тут скорее мораль. Женщин и детей трогать непозволительно. По крайней мере, если у них нет в руках чего убойного. Это в законопослушном, ну, насколько вообще бывает, мире хорошо такими идеями руководствоваться и рассуждать про права человека. У нас тут все просто. Или ты, или тебя.
В кошельке обнаружилось с десяток серебряных монет и чуток мелочи. Половину, на глаз, ссыпал обратно в мешочек. Остальное прибрал. Деньги лишними никогда не бывают. Заодно отпилил наконечник у болта, благо он торчал из спины, и с усилием вытащил древко. Не настолько жадный, чтоб крохоборничать, просто лишняя примета.
— Садитесь на телегу, — сказал, обнаружив, что девочка жива.
Синяк на пол-лица, но вроде ничего не сломано, ладонью бил. Много ли надо, когда ей лет десять. Не плачет. А то, деревенские крепкие. Сразу не померла, можно на работу гнать.
Обе стоят и смотрят, невесть чего ожидая. Я б давно в лес подался, но эти в ступоре.
— А конь? — показала старшая.
Она грязная и в драной одежке, через прорехи светит тело. Если отмыть и приодеть, ничего бабенка. Вряд ли ей больше тридцати. Почти наверняка меньше. В деревне замуж рано отдают, но жизнь не из сладких, и быстро старятся. Она была далеко не красавица, но в ее лице чувствовалась какая-то сила; широкий лоб, большие карие глаза, прямой нос и волевой подбородок.
— Если нас с ним поймают, а клеймо наверняка хозяйское, повесят моментально. Пусть гуляет. Сбросил седока пьяного, вот тот и убился, напоровшись на сук. А найдут его вещи целыми, так и вовсе никому не интересно.
Еще секундная задержка — и залазят на телегу под недовольный вздох моего несчастного мула.
— Вы кто вообще? — спросил уже на ходу, понукая свою клячу. Дождь по-прежнему капал, не сильно, но настойчиво. Вряд ли следы останутся. С дороги не съезжал, а по тракту много кто ходит.
— Изгои, — сказала старшая, вздохнув. — Муж погиб в позапрошлом годе на войне с соседским домом. Срубили за так. Он и не вояка был, дали копье и под конных сунули. Там наших с дюжину полегло. А налоги требуют, будто от живого. И хозяину земли, и городским властям, и зверомордому.
В здешних краях правили урсы, но для обычных крестьян, никогда не видевших настоящих господ, все они были на одну харю.
— Год тянула, а третьего дня согнали с земли. Был дом и нет дома. Вот этот, — тут прозвучало очень емкое определение насильника, — и есть присланный от хозяина. Сначала выгнал, затем догнал и попользоваться захотел без свидетелей. — Опять крайне эмоциональные слова с негативным оттенком, аж заслушался закрученной руганью. Похоже, слегка очухалась. — За нас заступиться некому.
Вот это — верно. На нашей земле все в каком-то сообществе состоят. Деревня, город, община, религиозное или еще какое братство. А они никто и звать никак. И ответа не спросят.
— И идти некуда.
— А родные?
— Мою деревню спалили на той войне. Убитых не было, но сами еле живы, куда им еще кормить дополнительные рты. На юг идем. Говорят, там можно устроиться. — Она посмотрела на дочку.
Ну да, с таким довеском в прислуги не возьмут. А кем еще можно? Проституткой да прачкой. Жить впроголодь и сдохнуть под забором. А ведь, может, и удачно сложилось. Искать нас будут по отдельности, если будут. А вместе можем сойти за семью. Я старший сын, допустим. По возрасту сойдет. Здесь и в двенадцать замуж отдают.
— Меня зовут Валид, — сообщаю. — И тоже двигаюсь на юг. Вместе веселее будет добираться, да и проще. К нашим общим родичам едем, — сказал с нажимом, — в Малаку.
— У моего мужа был сын от первого брака, — после легкой задержки сообщила женщина. Похоже, не дура, дошло. — Я — Анна. Она Мария. Только, Валид… У нас таких имен не бывает.
— Капид был наемник, как раз из южан (чистая правда, только раньше времени незачем говорить с той стороны пролива), и в деревне часто не бывал. А потом погиб в обычной стычке. Как, бишь, звали твоего дома?
— Харолд.
— Вот-вот. На его службе. Понятно?
— Ты теперь мой братик? — спросила девочка.
— Сводный. Отец один, матери разные.
Будем надеяться, в таком возрасте уже мозги имеются и лишнего не сболтнет.
— С мужчиной, — сказала женщина ей, — не тронут, понимаешь?
— Ага.
— В сумке еда, — говорю. — Окорок копченый, хлеб. Можете взять.
Это надо было видеть, как жадно ели. Явно не первый день впроголодь живут. Потом девочка насытилась и задремала. Ей и дождь был не помеха, а грязную материнскую накидку, заботливо накинутую, даже не заметила.
