Написание направленного персонально против Сталина текста, авторство которого поэт признал на первом же допросе 18 мая, поначалу квалифицировалось следствием как «акция» и рассматривалось как террористический акт (что грозило расстрелом); сами стихи следователь Шиваров в разговоре с Н.Я. Мандельштам назвал «беспрецедентным контрреволюционным документом»[95]. Шиваров вел допросы в традиционной для советских органов логике раскрытия контрреволюционной организации с выходом на групповой процесс. Стихотворение Мандельштама интерпретировалось как «оружие контрреволюционной борьбы»; следователя более всего интересовали лица, знакомые с текстом, их реакция на него и потенциальная валентность текста как «орудия контрреволюционной борьбы, которое может быть использовано любой социальной группой». Протоколы допросов Мандельштама подтверждают слова Н.Я. Мандельштам: «Сначала Христофорыч [Шиваров] вел следствие как подготовку к „процессу“»[96]. Предстоящим процессом над ним самим и всеми его близкими и знакомыми пугал Мандельштама и сосед-наседка по камере[97]. Все это совершенно органично вписывалось в логику и практику советской репрессивной политики 1920-х – начала 1930-х годов. Автором-режиссером главнейших из подобного рода показательных процессов, имитирующих наличие в СССР группового антисоветского подполья (от процесса социалистов-революционеров до процесса Промпартии), был Агранов[98].
Однако затем в ходе следствия произошел явный – и никак не отраженный в протоколах допросов – перелом. Н.Я. Мандельштам дважды приводит в «Воспоминаниях» слова следователя Шиварова о том, что «санкции на „процесс“ [он] не получил, о чем он упомянул при свидании – „мы решили не поднимать дела“ и тому подобное…»[99].
В результате, как мы знаем, Мандельштаму был вынесен «типовой» для дел о сочинении и распространении «контрреволюционных литературных произведений» приговор: три года ссылки на Урале. Напомним, что точно такое же наказание было определено высланным из Москвы за сочинение антисоветских басен Эрдману, Массу и Герману. Таким образом, антисталинский памфлет, о котором следователь Шиваров по-своему справедливо отзывался как о «чудовищном, беспрецедентном „документе“», подобного которому «ему не приходилось видеть никогда»[100], был приравнен приговором к сатирическим басням известных юмористов, которых тот же Шиваров допрашивал в октябре 1933-го[101]. Такое решение, разумеется, не могло быть принято на уровне следователя и должно было исходить только от его начальства – прежде всего, от самостоятельно санкционировавшего арест Мандельштама Агранова. Первый сбой в системе неизбежно повлек за собой последующие.
«Редактор» Агранов
Колоритная фигура среди высокопоставленных сотрудников ЧК-ОГПУ-НКВД, Яков Саулович Агранов (1893–1938) с начала 1920-х специализировался на «творческой интеллигенции». Опубликованные к сегодняшнему дню материалы позволяют выстроить в предварительном порядке следующую (заведомо неполную) хронику взаимодействия Агранова с некоторыми из крупнейших фигурантов культурного поля 1920–1930-х годов.
Общим местом в мемуарной и исследовательской литературе стало указание на близость Агранова и Маяковского. 30 декабря 1929 года Агранов с женой были в числе гостей Маяковского на «семейном» (по слову из воспоминаний подруги Маяковского Н.А. Брюханенко) праздновании 20-летия его литературной деятельности в квартире в Гендриковом переулке (см.: Встречи с прошлым. М., 1990. Вып. 7. С. 339). Подпись Агранова, тогда начальника Секретного отдела ОГПУ, первой стоит под некрологом Маяковского «Памяти друга» в «Правде» (1930. 16 апреля. С. 5). В литературных кругах ходили слухи о том, что Маяковский застрелился из подаренного ему Аграновым револьвера: об этом, например, упоминает в 1944 году в разговоре с сексотом НКГБ М.М. Зощенко (Исторический архив. 1992. № 1. С. 136; публикатор Д.Л. Бабиченко ошибочно идентифицирует этот текст как официальную беседу в Ленинградском управлении НКГБ); ср. в его записях 1956–1958 годов то же утверждение рядом с воспоминанием о разговоре с Аграновым (Лицо и маска Михаила Зощенко / Сост. и публ. Ю.В. Томашевского. М., 1994. С. 131–132). «Непременным гостем всех собраний» ЛЕФа в Гендриковом переулке называла Агранова художница Е.В. Семенова («В том, что умираю, не вините никого»?.. С. 607). «Владимир Владимирович хорошо относился к Агранову, во всяком случае, как к своему, как к лефовскому товарищу, называл его ласкательно „Аграныч“», – вспоминала художница Е.А. Лавинская (Маяковский в воспоминаниях родных и друзей / Под ред. Л.В. Маяковской, А.И. Колоскова. М., 1968. С. 335). Близость Агранова к Маяковскому и Брикам вела к курьезным смешениям между ними в восприятии современников: так, Р.Б. Гуль упоминал о допросах Гумилева «небезызвестным литератором и чекистом, „формалистом“ Осипом Бриком, другом Маяковского» (Гуль Р. Одвуконь. Нью-Йорк, 1967. С. 308), спутав его с Аграновым, которого Ленин в 1921 году послал курировать Таганцевское дело. В «Архипелаге ГУЛаг» оно названо «удачей» Агранова (ч. 1, гл. 8, «Закон-ребенок»); Гумилева он не допрашивал, но шантажом и обещанием неприменения к заговорщикам высшей меры наказания добился от В.Н. Таганцева сотрудничества со следствием; см.: Из ранних свидетельств о «деле ПБО» / Предисл. и прим. И. Вознесенского [Ф.Ф. Перченка] // Звенья: Исторический альманах. М., 1991. Вып. 1. С. 464–474. Впрочем, в начале своей чекистской карьеры Агранов и лично принимал участие в оперативно-розыскных мероприятиях. Так, 1 ноября 1924 года в Москве он – среди чекистов, проводивших аресты по делу так называемого Ордена русских фашистов. В заключении по следственному делу Ордена, по которому проходили поэты А.А. Ганин, П.Н. и Н.Н. Чекрыгины и др., отмечено: «Заслуживает также внимания следующий случай, имевший место в день ликвидации организации [„Орден русских фашистов“] 1 ноября прошлого года. Ответственные сотрудники ОГПУ товарищи [А.Я.] Беленький, Агранов, [А.С.] Славатинский, Якубенко и другие, законно явившись на квартиру Чекрыгиных, застали там пьяную компанию поэтов, литераторов, проституток. Был предъявлен ордер на право ареста Чекрыгиных и у присутствующих спросили документы. В ответ на предложение сотрудников некоторые из пьяной компании бросились в драку, нанеся трем сотрудникам побои. Этот характерный случай лишний раз наглядно вскрыл картину вышеописанного и доказал способность этих лиц на любое преступление» (Куняев Ст. Пасынок России // Наш современник. 1992. № 4. С. 159. 30 марта 1925 года братья Чекрыгины были расстреляны).
