class="p1">Зря спрашиваю, откуда Томасу знать. Но он пожимает плечами и говорит:
– Может, не хотел ставить тебя в неловкое положение?
Хорошая теория. Мне нравится.
– Пройдемся? – Сидеть невыносимо. И я встаю. Томас тоже поднимается, замирает на мгновение, будто пытаясь справиться со слабостью. Во мне даже совесть просыпается. Ненадолго.
Но тотчас замолкает. Я ведь не настаиваю. Я просто предлагаю, а уже его дело, принимать предложение или нет. И вообще, он уже большой парень, сам должен думать, что и как.
– Знаешь, ощущение такое, будто я не уезжал. – Он сунул руки в карманы просторной кожанки. – Ничего не изменилось. Даже люди не сильно постарели.
– Ага.
Я не уезжала, но, пожалуй, была согласна с тем, что в нашей дыре время тянется медленно. День за днем. И еще день.
– Мне бы домой. – Я не боялась возвращаться.
Еще чего. Теперь, когда Билли точно мертв, бояться некого.
– Уверена?
– Не знаю, – я пнула плоский камень. Маму эта моя привычка раздавать пинки камням весьма раздражала. – А куда еще?
– Эшби?
– Вы друг друга интересуете, – хмыкнула я. – Скоро ревновать начну.
– Кого и к кому?
Следующий камень сдвинулся с места. А мне подумалось, что это и вправду по-детски, идти, спрятав руку за спину, чтобы тот, кто рядом, не вздумал прикоснуться к ней.
А он и не думает. У него свои заботы. И кровь из носу не идет, но Томас все равно им шмыгает.
– Спрашивал?
– А сам как думаешь?
– С тобой всегда было непросто.
– С чего бы? – вполне искренне возмутилась я. Может, я и не была примерной девочкой, которая умеет красиво приседать, взявшись за подол платьица, но чтобы сложно…
– Ты на меня внимания не обращала, – пожаловался Томас и, глянув искоса, тоже пнул камень. – Я пытался привлечь…
– Это когда книжкой по голове шандарахнул? Или когда клей на стул пролил?
– Я клей не лил!
– А кто тогда?
– Понятия не имею. – Он сорвал сухую травинку и протянул мне. – А за книжку извини. Дураком был…
Хотелось ответить, что и остался, но неожиданно для себя я эту травинку приняла. И даже присела, отведя полы куртки. Прекрасная леди.
Не выдержала и фыркнула. И Томас фыркнул. Расхохотались мы одновременно.
– А помнишь, как ты мне гремучку змеиную к куртке прицепила? Я тогда извертелся весь, все пытался понять, где гадюка.
– Помню. Я эту гремучку знаешь сколько искала?
Он все-таки взял меня за руку. Просто так. И я не стала прятаться. Тоже просто так. Ведь каждому понятно, что ничего-то у нас общего нет. Разве что немного прошлого, которое теперь не кажется таким уж горьким. Пара воспоминаний на двоих.
И к ним – нынешний вечер.
Фонари горят через один. И в окнах домов отражается этот свет. Будто луны на веревке.
– Как оно, в большом городе? – спросила я, чтобы разрушить затянувшуюся паузу. И то странное неловкое ощущение, которому вроде бы и взяться неоткуда, а оно взялось.
– По-разному… Шумно. Суетно. И постоянно спешишь. Даже когда спешить некуда, все равно спешишь, скорее по привычке. – Он шел медленно. И я подстроилась под этот шаг.
Гуляем. Я тысячу лет не гуляла, чтобы просто так.
– И драконов там нет.
– Только в музее, – согласился Томас. – Скелеты. Но это не то… я бы хотел пригласить тебя в кино.
– Так пригласи.
– А здесь оно есть?
– До Тампески, если по старому шоссе, пару часов всего. Правда, там ямы, а если бурей накроет, то будет невесело. Но бури пока отыграли. Драконы летают.
Томас кивнул.
Главная улица осталась позади. Видели ли нас? Наверняка. В этом городе всегда кто-то кого-то да видел. И завтра сплетни пойдут. Наведаться, что ли, к матушке? Поинтересоваться, что обо мне говорят? С другой стороны, с чего вдруг меня стало интересовать, что обо мне говорят? И почему вдруг мы с Томасом оказались настолько близко друг к другу, что касаемся уже не ладонями, но плечами?
– Тогда поехали?
– Поехали. – Я испытала острое желание отступить. Найти уважительную причину, чтобы не ехать, но в голову ничего не приходило. Да и в кино я не была… никогда, почитай, и не была.
– Завтра вечером?
– Завтра, – соглашаюсь, – вечером. Только платьев у меня нет.
– Ничего. – Томас улыбается. – Ты и в штанах отлично смотришься.
Врет.
Хотелось бы думать, что врет, но сердце предательски ёкнуло. Вот ведь… только очередной любовной истории мне не хватало. От прошлой еще ребра не отошли, а я снова.
– Что-то не так? – Томас сразу уловил перемену в моем настроении. И остановился. – Я тебя обидел?
– Не ты.
Врать смысла не вижу. Ложь никогда не бывает спасением. А ребра заныли, напоминая, что мужчинам верить не стоит, что они горазды говорить, но потом, когда устают от разговоров, начинается другая игра.
Угадай, в чем ты сегодня провинилась.
– Уна. – Томас коснулся моего лица, и я отпрянула. – Это я. Помнишь?
– Да.
– А он уже умер. Совсем.
– Да.
Я это понимаю, только… я наивно полагала, что избавилась от страха. А он вот здесь, никуда не делся. Сидит, нашептывает, что надо быть осторожней.
Надо любить себя. Беречь. И сторониться мужчин.
– Ему отрезали голову. – Томас просто сгреб меня в охапку и прижал к себе.
Я слышала, как бухает его сердце, и хотела вырваться. Честно, хотела.
А вместо этого уткнулась носом в черную кожу, от которой пахло сигаретным дымом, и еще туалетной водой, и песком тоже, и средством для чистки кожи. Уткнулась и всхлипнула.
– Он больше не вернется, никогда.
Это я понимала, но легче не становилось. Глаза щипало. И кажется, я вот-вот разревусь, точно разревусь. И потом будет стыдно.
Сейчас уже стыдно.
– В Тампеске есть еще театр, но, честно говоря, я смысла так и не понял. Дважды ходил на оперу. – Томас говорит тихо и гладит по волосам. Рука у него большая.
Теплая.
– Мне сказали, что культурный человек должен оперу любить. Я честно пытался. Но кажется, я недостаточно культурный. Там пели… только и делали, что пели, а я пытался слова разобрать.
– Не вышло?
Боль отступает. И страх с ней. Только теперь я точно знаю, что никуда-то он не денется, что будет со мной до конца жизни. А стало быть, нужно научиться справляться с ним.
И я научусь.
– Не-а. На балет так и не рискнул. Там вообще слов нет, одни образы. Помнишь, как мисс Уильямс все время требовала от нас отыскать образы… Я не находил. В кино все иначе. Понятней. И попкорн взять можно. В театре же только буфет, а к нему еще попробуй пробейся. – Он замолчал.
И я
