Дженова собиралась замуж за Алфрика, а не за Генриха. Дженова была единственной женщиной, с которой Генрих всегда чувствовал себя непринужденно, потому что не испытывал к ней физического влечения, и не должен был играть роль искусного соблазнителя, как с другими женщинами.
Что же ему теперь делать? Дружба Дженовы значила для Генриха больше любого физического удовольствия, и не важно, что с ней он получил наслаждение, которого не испытывал прежде.
– Ты права, Дженова, это не должно повториться, – произнес он спокойно и вполне искренне. Но почему-то подумал, что, сказав это, предал их обоих.
Генрих потянулся за штанами и быстро оделся, не глядя на Дженову, которая тоже одевалась. Хотел ли он, выезжая с ней вдвоем из гавани, чтобы их отношения зашли так далеко? Он сказал себе, что это судьба, но теперь вспомнил, что испытал ревность и отчаяние, узнав от Дженовы, что она собирается связать свою жизнь с таким жалким подобием мужчины, как Алфрик, в то время как заслуживает большего. Неужели он так низко пал, что овладел Дженовой с единственной целью показать ей, что она теряет?
Генрих знал, что способен на низкие поступки, но Дженове никогда не причинил бы боли. Никогда! И хотя он был честен с самим собой, его протесты представлялись ему притворством, потому что он сделал ей больно. И ей, и себе. Выдержит ли он это испытание?
– Генри?
Генри, который в это время натягивал сапоги, поднял взгляд и увидел, что глаза ее полны слез.
Он с трудом сдержался, чтобы не заключить ее в объятия и не утешить.
Дженова смахнула непрошеную слезу и яростно заморгала.
– Могли бы мы вернуться назад, Генри? Или наша бесценная дружба разбита? О, Генри, я не хочу тебя терять…
У него ныло в груди, но он твердо решил сохранять самообладание. Медленно протянув к ней руку, Генри коснулся ее мокрой щеки. Кожа у нее была теплой и нежной, и ему захотелось большего. Но он не мог это получить, не мог себе этого позволить и испытал сладкую горечь победы над собственным желанием. Не так часто лорд Генрих Монтевой отказывал себе в женщине.
– Разве можно разрушить нашу дружбу? – спросил он с мягкой усмешкой. – Мы дружим с детства, Дженова, и останемся друзьями до гробовой доски. Обещаю тебе. А случившееся забудем. Сотрем из памяти.
Дженова улыбнулась. Улыбка осветила ее несчастное лицо, как солнце, проглянувшее сквозь грозовые тучи. Но ее голос, когда она ответила, прозвучал, как слабое дуновение ветра.
– Да, Генри, мы предадим забвению случившееся. И все будет как прежде.
Их взгляды встретились и замерли. С ее лица сбежала улыбка. Слова были обманом, и оба это понимали.
Все изменилось безвозвратно.
Тем временем буря за стенами пристанища пошла на убыль.
Глава 5
В большом зале Ганлингорна царило оживление. В огромном камине пылало огромное бревно. Стол на возвышении, за которым сидели Дженова и Генрих, стоял близко от огня, ибо камин не мог согреть все уголки большого зала. Снаружи сквозь гул пира доносились завывания ветра. Едва Дженова и Генрих достигли Ганлингорнского замка, как вновь испортилась погода. Снег валил не переставая. Пламя множества свечей не рассеяло зимнего сумрака.
Генрих не мог бы вернуться в Лондон даже при желании. Но, как ни странно, подобного желания он не испытывал, хотя привык к суете двора. Его взгляд скользил по собравшимся в зале. За одним из столов в окружении воинов его отряда сидел Рейнард. Склонившись над тарелкой, Генрих не прислушивался к разговорам, как обычно, думая о том, что сейчас творится за пределами Ганлингорна.
Улыбаясь чему-то, что сказала ей одна из фрейлин, Дженова наклонилась, и спускавшаяся ей на плечи вуаль открыла взгляду локон блестящих каштановых волос. Когда к Генри подошел слуга подлить в его серебряный кубок красного вина, он вновь перенесся мыслями на север. К заботам, что одолевали его до получения послания Дженовы.
Пока король Вильгельм улаживал свои дела по другую сторону Ла-Манша, его бароны не ощущали на себе его властного, неусыпного взгляда. Хотя архиепископ Ланфранк, занимавший трон как регент, успешно справлялся со своими обязанностями, некоторые из молодых баронов вели себя неблагоразумно, проявляя неосторожность. Генрих заподозрил, что Роджер, граф Херефорд, и Ральф, граф Норфолк, говорят о государственной измене. Но говорить и делать – не одно и то же. Они скрывали свои намерения. Генрих надеялся, что король по возвращении вразумит их, пока не поздно. Одного присутствия Вильгельма достаточно, чтобы пресечь подобного рода разговоры.
– Присматривай за моим королевством, – сказал ему перед отъездом король. – Делай все, что сочтешь нужным, если возникнет необходимость. Я тебе доверяю, Генрих.
Король Вильгельм знал, что за обаятельной улыбкой Генриха скрывается беспощадность, на которую можно положиться в момент кризиса. Генрих раздавит любого, кто поднимется против короля; он не раз это доказал.
Он давно заглушил свою совесть.
Но чувствовал себя совершенно беспомощным, когда дело касалось Дженовы, когда сегодня пополудни они оставались наедине. Почему он не мог взять то, что она предлагала? Почему не мог радоваться ей, отбросив в сторону всякие сожаления? Ему пришлось признаться себе, что она его единственная слабость, его ахиллесова пята. Его совесть. Если в нем и сохранились остатки совести, то имя ей было Дженова…
– Милорд Генрих?
Генрих повернул голову и увидел сына Дженовы. До этого мальчик сидел подле матери на другом конце стола, опекаемый фрейлинами.
Генрих смотрел на мальчика с чувством легкого беспокойства. За все это время он провел в его обществе не более минуты-двух. У него было привлекательное лицо и большие зеленые глаза. Может, он нездоров? Не все доживают до периода созревания. Может, именно поэтому лорд Болдессар решил женить сына на Дженове, видя для себя шанс в ее несчастье?
– Милорд Генрих? – повторил мальчик, потянув его за коричневый бархатный рукав с малиновым расшитым обшлагом. Генрих, имевший при дворе славу модника, расправил образовавшуюся на ткани морщинку и деланно улыбнулся:
– Да… э…
Как же мальчика зовут? Он снова запамятовал. Но мальчик как будто не заметил заминки или не придал ей значения.
– Вы должны прийти завтра и посмотреть, как я езжу верхом, лорд Генрих, – продолжал он беспечно. – Мама говорит, что я слишком мал, чтобы ездить верхом, но я сильный. Мне уже пять.
На взгляд Генриха, малыш не выглядел сильным. Казалось, легкое дуновение ветерка может свалить его с ног. Из его рукавов торчали тонкие, как прутики, запястья, штаны свободно болтались на костлявых ногах.
– Так вы придете?
Голосок Рафа прозвучал настойчивее. Точно, его звали Раф.
– Да, конечно, – вежливо ответил Генрих, не собираясь выполнять обещания.
