также встретил молодых ученых, с интересом и сочувствием слушавших его выступления. Среди них были люди той же специальности, что и отец – энтомологи и биологи, но немало было представителей точных наук. В Ленинграде он делал доклады на биоматематическом семинаре на факультете прикладной математики Университета, на семинаре Института цитологии АН СССР, во Всесоюзном энтомологическом обществе. Несколько раз он выступал и в различных научных обществах Москвы. Его доклады неизменно встречали исключительно живой интерес у слушателей, который переходил в те или иные формы научного общения.
Последние пятнадцать лет жизни отца, мне кажется, должны были принести ему наибольшее удовлетворение. Он встретил благодарных слушателей, способных и готовых к полемике, обладающих острым интересом к философским концепциям и обобщениям. Отец был для них интересен своей широтой и независимостью мышления, своей энциклопедической образованностью и могуществом аргументации. Отец вел очень большую переписку с разными лицами. Откликался на всевозможные вопросы, возникавшие в печати, на злободневные и исторические дискуссии. Таким образом у него все время появлялись новые и новые друзья в разных городах, и притом не только среди ученых. Он стал в каком-то смысле средоточием многих связей разных отраслей науки и вообще знания…
В апреле-мае 1972 года отец был в Ленинграде. В тот приезд его выступления собирали особенно большие аудитории, к нему ежедневно приходило очень много людей разного возраста из разных областей науки. Отец жил в атмосфере милой его сердцу полемики и обмена мнений. В ответе Энтомологическому обществу на поздравление к восьмидесятилетию он писал: «Мне польстило присуждение звания „возмутителя спокойствия“ Х. Насреддина… Образ возмутителя спокойствия умов и совести людей восходит к бессмертному Сократу и его не менее гениальному ученику Платону. Приятна и ссылка Г. Я. Бей-Биенко на слова „Друг Платон, но больший друг – истина“ – это было всегда одним из моих руководств к действию. В своей полемике с друзьями я иногда был чрезвычайно, даже чрезмерно резок – но ни в одном случае такая резкая полемика не приводила к расстройству дружеских отношений. За мою жизнь у меня не оказалось ни одного неверного друга и ни одного предателя-ученика – такое счастье дано не каждому».
Передвигался отец на костылях вследствие перелома ноги в шейке бедра. За ним приезжали, увозили, потом привозили обратно. Я видела вокруг него молодых людей, милые молодые лица, полные интереса и внимания. Он был очень счастлив.
В Ульяновск он вернулся в середине мая. Как писала мне его жена, он целую неделю «счастливо отсыпался» после бурных ленинградских впечатлений. В начале августа отец с женой выехал в Тольятти, откуда уже не вернулся…
Отец оставил много неопубликованных трудов и огромную переписку с разными лицами. Значение сделанного им смогут оценить как его друзья и единомышленники, так и научные противники. Все его наследие (более 2000 печатных листов) хранится в архиве АН в Санкт-Петербурге.
Публикацию подготовила Н. А. Папчинская
Историческая публицистика
Мысли о Нюрнбергском процессе[3]
В этом году я видел два подлинных шедевра американского кино: «Двенадцать разгневанных мужчин» в Новосибирске, а недавно, 29 ноября, с Оленькой[4] – «Нюрнбергский процесс» в кино «Дружба». По совершенству замысла и исполнения «Двенадцать разгневанных мужчин» не уступают, а может быть, даже превосходят «Нюрнбергский процесс», но последний шире по затрагиваемым проблемам[5]. Я хотел написать даже серьезную статью на эту тему, но так как у меня сейчас цейтнот, то ограничусь наброском, может быть, пригодится для будущего, в частности для «Баланса октября»[6].
«Нюрнбергский процесс» (производство США) касается не процесса 1945 года[7], когда судили главных немецких преступников, а процесса 1948 года, когда судьи были только американцы (три судьи), судившие в американской зоне четырех судебных деятелей. Из них три – явные нацисты, типичные представители гитлеровского верха, а четвертый (главный подсудимый в фильме), Эрнст Янинг, оказался среди нацистов неожиданно: он, в прошлом знаменитый прогрессивный юрист, вдруг в конце концов оказался министром юстиции при Гитлере, подписывавшим приговоры о стерилизации неполноценных и смертные приговоры (тут рассматривался только один) евреям за расовую измену (связь с арийкой). Ни один из подсудимых не признал себя виновным, а Янинг с самого начала отрицал подсудность, но в конце под впечатлением речи своего адвоката, который перестарался в его пользу и с чрезмерным пристрастием допрашивал немку, обвиняемую в связи с евреем (это она отрицала, но говорила, что этот еврей был самым добрым другом ее родителей и много помогал ее воспитанию, отчего она держала себя с ним как с отцом), он выступил с сознанием своей вины, отчего другие его товарищи кричали ему «предатель». В тюрьме он тоже держался одиноко от товарищей.
Все артисты играли блестяще: и главный судья – простой, скромный и умный человек, блестящий адвокат, тоже выдающийся обвинитель. Очень хороша была дикция, так что я почти ничего не пропустил, судья вместе с другими членами суда (против третьего, который стоял за смягчение) приговаривает всех к пожизненному заключению, но в конце сообщается, что все они были выпущены через несколько лет из тюрьмы.
Острый конфликт резюмирован в последней беседе адвоката с главным судьей. Адвокат как будто потерпел поражение, судья признает, что защита была блестящей, и признает, что логика за адвокатом, но на стороне судьи справедливость. Адвокат в свою очередь говорит, что готов держать пари – долго в тюрьме обвиняемые сидеть не будут (что оказалось правильным).
Выявлены три принципа: 1) логика, вернее, строгая закономерность, легитимность; 2) справедливость и 3) целесообразность. Преступники из тюрьмы выпущены, потому что американцы в силу проявившейся агрессии Сталина (захват Чехословакии и самоубийство Массарика[8], перерезка путей в Западный Берлин, отчего приходилось снабжать западные секторы воздушным путем), как правило, считали необходимым идти навстречу немцам, видя в них потенциальных союзников при агрессии со стороны СССР, и считали, что нельзя обвинять весь немецкий народ за преступления Гитлера и его банды.
Противоречивы ли эти три принципа? Если по существу противоречивы, то это очень плохо прежде всего с точки зрения возможности людей договориться между собой, перспектив разоружения и вечного мира. А если они совместимы, то как получается, что умные люди (и неплохие оба) не могут договориться? Нельзя ли найти такую точку зрения, где бы эти принципы оказались непротиворечивыми? Вот попытку ответить на этот вопрос и составляет настоящий набросок.
Положительное и естественное право
Возьмем сперва логическую сторону, юридическую. Как можно говорить, что гитлеровские изверги не
