зацикленность только следствием повышенного интереса к Винеру как одному из лидеров «Боя» со стороны кураторов «Канта», или сам он тоже питал к нему своего рода пристрастие. Похоже, что последнее в той или иной степени имело место, ибо, с одной стороны, «Кант» не забывает и даже подчеркивает, что Винер враг: сомневается в законности обретения им советского гражданства, в том, что он марксист, порицает неприятие им пролетарской литературы и еврейского фольклора советского периода, обращает внимание на подозрительные моменты в его деятельности, пишет, что «беспринципность Винера доходила до баснословности»[120]; с другой – описывает его не без симпатии и как бы склоняется перед авторитетом Винера как ученого и литератора. Заметно также, что тон его донесений, написанных после знакомства с Винером, явно смягчился.)
Конечно, агентура по делу «Боевцы» сообщала и более «полезные» с точки зрения чекистов сведения; например, агент «Художник» поделился своими «впечатлениями» от визита (19 декабря 1940 года) к И. Н. Кипнису[121] и не только передал его антисоветские сетования («Мы так бедны, нашу культуру закрывают на каждом шагу»[122]), но и сообщил о зашедшем к нему в это время «профессоре Белове-критике», что, судя по резолюциям на полях донесения, вызвало у чекистов интерес к последнему[123]. Тот же «Кант» 4 апреля и 3 мая 1939 года подготовил два «тематических» донесения – «О еврейских литераторах Киева» и «О составе Харьковской группы писателей»[124], где не только охарактеризовал идеологическую подноготную еврейских писателей из обеих этих групп, но и описал весьма подавленную реакцию харьковчан в связи с ликвидацией еврейского сектора «Детиздата» ЦК ЛКСМУ (на самом деле эту харьковскую структуру передали киевскому «Укргоснацменизд ату»).
(Такие проявления «националистических настроений» произвели впечатление на замнаркома НКВД УССР А. 3. Кобулова. «Сводка заслуживает внимание», – начертал он на последнем донесении и поручил переслать его копию «с соответствующим заданием» в Харьков и своему брату Б. 3. Кобулову в Москву[125], а также подготовить по этому поводу спецсообщение на имя первого секретаря ЦК КП(б)У Н. С. Хрущева[126].)
…А 12 мая 1939 года датировано донесение «Канта» об одном из видных еврейских поэтов Белоруссии – Зелике Аксельроде (1904–1941), с которым агент встретился на просмотре новой оратории доживавшего свои последние дни «Евоканса». Результат – запись беседы с Аксельродом о положении дел в Белоруссии, охарактеризованное собеседником в самых минорных тонах («у нас забрали почти всех лучших евр<ейских> писателей и культурных деятелей»)[127]. Копию этого донесения тот же Кобулов распорядился отправить в НКВД БССР, а другую положить в дело-формуляр Фефера, чей недавний призыв – «бороться против разных ликвидаторов евр<ейских> культурных учреждений» – в нем также упоминался[128].
Такого рода компромат содержат сотни аккумулированных в деле агентурных донесений, но при этом ни выявленных «организационных связей» между подпольными группами боевцев, ни связей, ведущих «в Москву и за кордон», то есть всего того, чего так жаждали на Лубянке, в них нет. Сведения об этом встречаются лишь в показаниях арестованных в разное время лиц. Вот почему за эти показания (Эпика, Тейфа, Янкелевича и др.) при всей их зыбкости так цеплялись киевские чекисты и просили, к примеру, московское начальство поддержать их просьбу об этапировании некоего Моныша Соломоновича Аронсона, арестованного в Хабаровске, только потому, что тот назвал ряд лиц в Киеве (в частности, Гофштейна и Кипниса), будто бы связанных с еврейским антисоветским националистическим подпольем в Харькове и Москве и с английской разведкой, сотрудниками которой якобы были и сам М. С. Аронсон, и его брат Абрам Аронсон[129].
Но в какой-то момент, похоже, в Киеве осознали, что подтвердить существование столь многочисленной и разветвленной организации фактически нечем. Это явственно ощущается в справке по агентурному делу «Боевцы», составленной в ответ на очередное отношение, поступившее из Москвы 25 марта 1941 года, с просьбой сообщить о ходе этого дела и об «оперативных соображениях по дальнейшей его разработке»[130].
Этот обстоятельный документ, относящийся, по-видимому, к марту-апрелю 1941 года[131], представляет собой своего рода ревизию проведенной работы. И тональность его уже не столь оптимистична. Напомнив обстоятельства дела и проанализировав имеющиеся в нем материалы, составитель справки оперуполномоченный сержант ГБ Смолкин ничтоже сумняшеся констатировал, что работающая по делу агентура «частично расшифрована <…> в результате чего организационная связь антисоветского характера между фигурантами дела не выявлена»[132].
Были ли действительно частично «расшифрованы» некоторые агенты, в том числе «Кант», сказать трудно – их вообще то и дело «расшифровывали» в тех кругах, в которых они оперировали. Но им действительно не удалось выявить то, чего, по сути, не существовало.
6. Писатели о писателях…
Как бы там ни было, здесь впору подробнее поговорить об агентах, или секретных сотрудниках (это отсюда сокращение «сексот»), органов безопасности. По делу «Боевцы» на разных этапах их работало свыше двух десятков. Кто были эти люди? Что двигало ими? Какие у них были мотивы? Эти вопросы не могли не возникать при чтении сотен донесений о тех, с кем они порой дружески и даже сокровенно беседовали, кого при этом зачастую провоцировали на откровенности, чтобы потом аккуратно изложить их в своих отчетах.
Возглавлявший НКВД в период Большого террора «железный нарком» Н. И. Ежов, наставляя молодых коммунистов и комсомольцев, мобилизованных на работу в органы, и похваляясь широкой осведомительной сетью («временами она исчислялась миллионами»), тем не менее признавал:
Но главное, все-таки, у нас остается агентура… Главное – вы должны себе точно представлять, для чего вам нужна вербовка агента, для каких целей. <…> Вы должны предварительно изучить среду, в которой люди вращаются, и выбрать себе из этой среды лучших людей, которые… могут представлять наибольший интерес…[133]
Понятно, что в литературной, писательской среде чекисты выбирали и вербовали агентов прежде всего из числа той же пишущей братии. Это, кстати, совершенно очевидно по стилю и характеру самих донесений, составленных умелой рукой, иногда даже с «диалогами». Таким образом, одни писатели вольно или невольно[134] докладывали о других писателях. Это подтверждают и упомянутые в деле неудавшиеся попытки завербовать очередного агента. Такие попытки делались, в частности, в отношении «боевцев» Липы Резника и Давида Волкенштейна, но в случае Резника от этого отказались ввиду его «неоткровенных признаний о своей националистической деятельности в прошлом», а Волкенштейн не подошел потому, что дал «положительную характеристику организации “Бой”»[135].
Об удавшихся вербовках, к сожалению, речи не идет; вообще информация, дающая ключ к персональным данным
