океан. Там у них дела, какой-то бизнес. А отец остался тут. Со мной.
Я без понятия, как он смог защитить диплом со мной на руках. Ведь я тогда был еще в совсем сопливом возрасте. Но как-то сумел. Образование у отца самое что ни на есть бесполезное и бестолковое — историк. Первое время влиятельный и состоятельный бывший тесть помогал «генетически ущербному» бывшему зятю — так понимаю, деньгами и тем, что отца взяли на работу в какой-то НИИ. Не понимаю, какой НИИ может быть у историков, ну да это и не важно. Как-то, в общем, отец трудоустроился. Как-то, в общем, растил и воспитывал меня. Хотя воспитывал — это громко сказано. А, может, и нет. Я как-то быстро привык к тому, что у меня отец не такой, как у всех. Рассеянный, всегда погруженный в свои мысли, непрактичный. В какой-то момент квартиру пришлось продать — я подозреваю, что задешево — и переехать в ту, которую я назвал клоповником. Ну, по сравнению с просторной двухкомнатной квартирой, оставленной нам отцом Ады, комната в коммуналке — клоповник.
Я быстро понял, что не стоит ждать от отца чего-то… чего-то сверхъестественного. Чего-то, что превосходило его возможности. Помню, как в третьем классе он мне на сладкий стол на Новый год в школе выдал банку сгущенки со словами: «Ну, сладкая же». После родительских собраний, на которые отец приходил через раз, учителя обычно становились ко мне чрезвычайно лояльны.
Зато — не пил. А у некоторых ребят в школе отцы пили. И ни разу не поднял на меня руку, а у нас была в классе пара ребят, которые могли и с синяками в школу прийти. Отец вообще ни разу на меня не накричал. Правда, опозорил меня, когда расплакался на моем выпускном в школе. Ну, это я тогда решил, что опозорил. Сейчас я так, конечно, не считаю. На вручении красного диплома уже не плакал. Стоял гордый, будто ему Нобелевскую премию вручают. Хрен знает, конечно, вручают ли историкам Нобелевские премии. Но вид у бати был чрезвычайно сияющий.
И мы стали как-то жить. Неплохо жить, я считаю. Я уже с третьего курса подрабатывал, к моменту выпуска из ВУЗа получил позицию миддла. В общем, собственные мозги — непонятно откуда взявшиеся у «генетического отребья» — я монетизировал очень успешно. Как будто что-то кому-то доказывая. Но я себе, конечно, ни в чем таком не признавался. Строить карьеру и поднимать бабло — это нормально. Это все так делают. И я так делал. Строил и поднимал. К тридцати годам я имел собственную квартиру, машину и очень хорошо — вот прямо очень, не хвастаюсь — оплачиваемую работу.
В общем, все как в детском стишке, который мне часто читал на ночь отец. Я его по какой-то неведомой детской причине обожал, и батя мне его читал каждый вечер на протяжении хрен знает какого времени. А я до икоты хохотал над этим стишком. Впрочем, по-моему, папа его очень смешно читал.
Дама сдавала в багаж
Диван, чемодан, саквояж…
Вот так и я. У меня были эти «диван, чемодан, саквояж». В смысле, квартира, машина, работа. Девушка. Или — «-шки». В смысле — де-ву-шки. Я их менял. Не слишком часто, меня папа не так воспитывал! Но регулярно. Раз примерно в год-полтора-два.
А потом — бац. И нет ничего. Потому что — что? Правильно.
Товарищи, где собачонка?
Батя как-то жил своей жизнью. Я, скажу честно, был только рад тому, что теперь живу отдельно, той жизнью, которая мне нравится. А батя живет своей жизнью. Он же в принципе-то еще не старый человек. Ему вот только пятьдесят исполнилось год назад. Нестарый человек с собственной жилплощадью, какой-никакой работой и даже научной степенью «кандидат исторических наук». Только вот седой почти наполовину. А в целом — вполне себе довольный жизнью человек. Так я считал.
Ну и вот. Рано я расслабился.
Он мне говорил, что ушел из НИИ и устроился работать в какой-то фонд — и я только обрадовался этому. НИИ у меня не вызывал никакого доверия — ни в плане денег, ни плане вообще полезности — хотя бы общественной, не говоря уже о научной. А фонд — что фонд? Тогда их расплодилось до черта, по любому чиху — фонд, там крутились какие-то деньги, и я даже обрадовался, что батя мой смог сам чего-то в своей жизни поменять в лучшую сторону.
Ага, как же.
Если опустить все детали и нюансы, то отец мой по своей наивности и житейской непрактичности подписал документы о материальной ответственности — и на него повесили пропажу каких-то исторических ценностей. Вроде как он их принял, а по факту их не было.
— Егор, они мне сказали, что все на реставрации и вот-вот привезут! — восклицал отец.
Ну да, классическая картина. Нашли наивного, не очень смотрящего, что он подписывает, человека — и повесили на него все косяки. Я демонстративно вздохнул и сказал: «Ну ладно, чего уж, я оплачу пропажу».
А потом мне озвучили цифры — и я охуел. Другого слова просто не подобрать. Так я понял, что на батю решили повесить все растраты, всю дыру в бюджете, которая накопилась за все недолгое время работы фонда. Но за это время наворовать они успели преизрядно.
Причем, эти гады даже не хотели сначала вести и разговора о компенсации. Им было удобно найти виновного, завести уголовное дело и посадить моего отца за растрату бюджетных средств. За хищения. Закрыть вопрос и пойти воровать в другом месте. Только мне это было неудобно. Я просто очень отчетливо, каким-то звериным чутьем понимал, что если отец сядет в тюрьму — он оттуда уже не выйдет. Даже если его посадят на год, а так-то срок ему светил от трех и выше. Колония просто сломает его. Как будто мало ему мусорного бака, полиэтиленового пакета, детского дома и Ады.
Нет. Я не позволю.
Нам все же в чем-то повезло. Следователь попался нормальный. Можно даже сказать — порядочный. И адвоката мне удалось найти тоже вполне грамотного. И так вот втроем нам удалось соорудить более-менее приемлемое решение. Если опустить все юридические формальности и нюансы, то заключалось оно в том, что если я в течение года вношу требуемую сумму, то уголовное дело прекращается.
Дело осталось за малым. Найти необходимую сумму. Оказалось, что один высокооплачиваемый сеньор не в
