разболтанных и просто недобросовестных. Я думаю, подтянуть их не грешно. Теперь об уважении к человеку.
Павел Васильевич встал за столом, с шумом отодвинув стул, и продолжал твердо и резко:
— На заводе тысячи людей. И каждый хочет и имеет право жить материально лучше. И уважение общих интересов заставляет нас не считаться с теми, кто много болтает и ни черта не делает. «Не позволят оставить без зарплаты!» А кто это позволил делать так, чтобы люди на работе простаивали и не зарабатывали того, что они могут, если уж говорить о деньгах? Впрочем, замечу, что наши деньги святы. Ими мы труд человека оцениваем. Кому это позволено из-за своей безответственности, неумения работать или из-за чего угодно вообще снижать эту оценку, а? «Не выйдет!» Выйдет, товарищ Воловиков! В отношении людей надо быть просто честным. Не можешь чего-то сделать — скажи прямо, а не заедай людям жизнь. Стань на такую работу, которая тебе по плечу. А у нас некоторые руководители сидят не на месте. Когда их рублем стукнем как следует, они поймут, где их место.
— Это непосредственно ко мне относится? — перебил его Воловиков.
— Да, и к вам тоже.
— В таком случае мне здесь делать нечего, — поднявшись, выговорил Воловиков. — Но позволю себе сказать только, что и те, которых вы тут выдумываете себе, тоже имеют право на оценку своего труда рублем, как вы выражаетесь, и это свое право найдут как защитить.
— А именно?
— У нас, слава богу, есть закон на очень ретивых деятелей. До свидания.
Он поклонился всем и быстро пошел из кабинета.
— Чует кошка, чье мясо съела, — в напряженной тишине вдруг сказал Перстнев. — Ну, а нам работать надо. Давайте, товарищи, подтягивать завод.
«Уважение человека. Нет, товарищ Воловиков, врешь! — мысленно спорил Павел Васильевич с начальником производственного. — Я люблю людей! Люблю по-своему и вынесу ради них всё! Тебя я не люблю и таких, как ты, это верно. Не могу любить. И кричите, пишите, обвиняйте меня в неуважении к людям, в жестокости, в чем угодно, а я буду делать свое. Рабочий человек не скажет красиво, не нашумит попусту публично, но обидеть его я не дам вам. Вы работаете как попало, а рабочие из-за этого стоят по сменам без дела. Им не заработать можно, они смолчат, а вот если у Воловикова за это взять рубль, он начинает кричать — не уймешь. Чего только не наговорит. А я хочу, чтобы люди хорошо зарабатывали, жили в отличных квартирах, отдыхали в заводских домах отдыха бесплатно. И плевать мне на тебя, Воловиков, и твоя философия лени меня не пугает… Но как он вдруг взъелся! Куда делась корректность и прилизанность вся. А может, в нем и раньше это было, только я не видел?..»
Павел Васильевич посмотрел на начальника литейного. Взглядом он просил его высказаться, и Григорий Григорьевич поднялся и сказал:
— Я лично такого мнения, что можно возмущаться только тем, что несправедливо. Нечестностью можно возмущаться. А так любая, пусть еще более строгая мера добросовестного работника ничем не задевает. Ему как был почет и уважение, так и будет всегда. Зато приятно, когда беспорядку меньше. Обидно, знаете ли, бывает: работаешь, работаешь, а все у государства в прихлебателях. У нас ведь и фонда заводского настоящего нету, а все из-за того, что распоряжаться делом не умеем. Не доделал — ну поругают, может, а то и так сойдет. А оно как за вину рубликом стукнут — зашевелятся проворней. Есть, знаете, такие люди, что только бы себе. Остальное они только на словах понимают. А когда увидят, что плохая работа отражается на их благополучии, — понимать дело правильней станут. Вот и все. Мои литейщики, уверяю, будут рады этому приказу.
Он сел. И снова установилась тишина.
«Неужели я ошибся, неужели меня не понимают?» — встревоженно думал Павел Васильевич, вопросительно глядя то на одного, то на другого из сидевших, и не выдержал, спросил начальника шестого цеха:
— А ты что скажешь, Илья Ильич?
— Что я скажу? — спокойно поднявшись со стула и улыбаясь, ответил начальник шестого цеха. — Я скажу вот, что напрасно вы встревожены, Павел Васильевич. А Воловиков взорвался потому, что знает: деваться ему некуда, грешков за ним много. Вот что я думаю.
— Ну, коли так, — хорошо, давайте работать, — удовлетворенно заключил Павел Васильевич. — У меня всё.
Кабинет опустел. Павел Васильевич закурил, задумался. Он сидел, не замечая, что недокуренная папироса давно погасла. «Уважение человека, подтягивание гаек, штраф, хозяйчик…» В выражениях он не стесняется. Бьет без жалости… А собственно, чему я удивляюсь? Ведь наказывать думаю — благодарить за это не будут. А как этот Воловиков говорил однажды у меня на совещании: «Брак за счет бракоделов. Нечего церемониться…» Вот оно, его уважение людей, вот! С людьми церемониться нечего, церемониться надо только с ним. Он особенная личность, черт возьми. Ему цена другая. Да он и браку не делает. Он просто ничего не делает. Он говорит. Сколько развелось этих звонарей! А так ли уж их много? Просто они звонят часто, их и слышно больше…
Да, держать его на этой работе дальше нельзя, он просто мешал делу. Но Павел Васильевич знал, что Воловиков будет везде кричать: его сняли потому, что возражает директору, не ужился с директором, и то, что он говорил сегодня и до этого, было в тоне несогласия с Павлом Васильевичем и говорилось явно с целью представить дело как сведение личных счетов. Это было выгодно Воловикову. Павел Васильевич понимал, что иногда надо быть сдержанней, но не мог. Но пора было кончать с этой попусту отнимавшей время возней, дело не терпело больше. А там пусть как угодно истолковывают и что угодно думают…
Раздумья его прервала секретарша.
— Время приема, Павел Васильевич. Ждут уже.
— Вот как. Не заметил даже.
Она вышла и вернулась с первым из ожидавших приема. Это был рабочий лет двадцати пяти, невысокий, белобрысый. Он был в комбинезоне, кепку держал в руках.
— Здравствуйте, товарищ директор.
— Здравствуйте. Садитесь. Рассказывайте.
— Да как же, товарищ директор, — сев к столу, заговорил рабочий. — Что же это такое? Что я — капиталист, что ли, какой? Почему я должен платить?
— Простите, я вас не понимаю.
— Решение цехкома по его делу, — пояснила Софья Михайловна.
— А-а. Понятно. Вы допустили аварию станка, администрация отнесла ремонт за ваш счет, а цехком, куда вы обращались, поддержал это решение. Понятно.
— Поддержал, — насмешливо и раздраженно заговорил рабочий. — Да они все там собрались такие. Цехком. Да они пикнуть против начальника боятся.
— Не ври! — не выдержала Софья Михайловна.
— А
