вот что он пишет ему из Санкт-Петербурга 12 мая 1884 г.: «Согласен с тобой: Роберту не стоит ехать в Баку. Я слишком хорошо помню, как он вел себя в Стокгольме в дирекции КНГ [компании „Нитроглицерин“? – Б. О.]: безо всяких на то оснований оскорбил всех тамошних руководителей. […] Единственная причина такого поведения – недовольство Роберта тем, что у него более нет в Стокгольме высокой должности, которой он дорожил […]. Я с ужасом вспоминаю его пребывание в Баку, его вспышки гнева и техническую беспомощность. […] Независимые натуры чувствовали себя рядом с ним скверно, служащие тем паче. […] Возможно теперь, когда Роберт поправил свое здоровье и упрочил материальное положение, он изменился. Если бы он только мог сохранять спокойствие и вести себя как нормальный человек, я был бы безмерно рад его посещению Баку». Далее Людвиг рассказывает об улучшениях в нефтеперегонном производстве: «Ты, вероятно, помнишь наши так называемые мазутные холодильники, которые принесли нам огромное число пожаров и бед, стоили множества человеческих жизней, остановок производства и финансовых потерь…» Уже введена непрерывная перегонка, и Людвиг отмечает: «Внедрение непрерывного процесса, о котором было столько споров, стало эпохальным событием! К счастью, мне удалось выправить на него привилегию. Все это я бы с радостью и гордостью показал Роберту, если б не боялся, что эти достижения могут не столько обрадовать, сколько рассердить его. Я очень рад твоему отзыву об Эмануэле, поскольку он действительно приносит мне большую пользу».
Письма Людвига в Санкт-Петербург – семье, живущей на Самсониевской набережной, – свидетельствуют о том, каким он был заботливым отцом. Старшие дети выросли в том же просторном особняке, где Эдла одарила Людвига новым выводком. Теперь Эмануэль и Карл вместе с Робертовым сыном Яльмаром работают в товариществе. По дороге в Баку Людвиг пишет в Петербург дочери Анне:
«Я заложил наш городок в надежде, что мы будем окружены зеленью, но, увы, из-за недостатка воды надежды мои не сбылись. Удалось лишь разбить цветочные клумбы и небольшой огород. Летом поля стоят сухие, выжженные солнцем. Дождей об эту пору не бывает. Зато осенью, зимой и весной дожди идут часто. Тогда все кругом чудесно зеленеет, а воздух напоен чарующими ароматами. Вчера ночью был первый дождь, необходимость в котором чувствовалась уже давно. Особенно воспряли после него астры и левкои, которые гордо подняли свои пышные соцветия.
Надеюсь, в будущем году мы сумеем лучше запастись водой и тогда, с Божьей помощью, осуществится моя мечта о зеленой „Вилле Петролеа“, райском уголке в Баку. Из поселка открывается замечательный вид на синее море и горы, а также на вместительную гавань. Не приходится жаловаться и на безлюдье вокруг, поскольку мимо то и дело проезжают всадники и экипажи. Ну вот, большой лист исписан, а сказать я почти ничего не успел. Прими сердечный привет от своего любящего отца Людвига».
В 1884 г. Людвиг привозит на Кавказ своего второго сына, Карла. Как и его старший брат Эмануэль, Карл прошел хорошую подготовку на других предприятиях компании, после чего заведовал производством на машиностроительном заводе в Петербурге. Поездка на Кавказ и длительное пребывание в Баку, чтобы ближе познакомиться с работой «Товарищества бр. Нобель», должны были завершить его образование. По пути в Баку судно задерживается в Астрахани. Карл шлет сестре Анне письма, в которых рассказывает о своих впечатлениях, например о посещении виноградника: «Без каких-либо сложностей мы попали на виноградник, нам разрешили ходить кругом и даже собирать виноград. Мы не преминули воспользоваться этим и наелись вдосталь. Виноградные лозы тут выращивают очень удобно, их пускают вверх по стойкам, так что под ними может пройти человек; нам оставалось лишь разевать рты и набивать их ягодами».
Судно продолжает путь в южном направлении и делает остановку в Дербенте, на юге Дагестана, где пассажиры пользуются возможностью сойти на берег. «Здесь я впервые в жизни мог осмотреть мусульманскую мечеть. Мечеть имела солидный возраст в 1109 лет, что, как ты понимаешь, немало. Весь пол и частично стены были покрыты коврами. Там, где ковров не было, стены стояли голые, белые, без каких-либо украшений. Висело только два-три зеркала и столько же часов европейского производства. […] Что касается персидских верований и прочих обычаев, то о них я имею весьма слабое представление, однако собираюсь узнать больше во время своего пребывания в здешних краях».
Вместе с Густавом Тёрнуддом Карл едет поездом к Черному морю и посылает из Тифлиса открытку Анне, чтобы та посмотрела на кавказцев. Он рассказывает ей о выпечке лепешек: «Как ни примитивен способ их изготовления, лепешки получаются изумительно вкусные, и я не раз, идучи по улице, откусывал от них, заедая виноградом». Описывает он и примитивные орудия, которыми пользуются ремесленники, «что свидетельствует о том, насколько их уровень цивилизации ниже нашего, а еще о том, что они не хотят перенимать опыт у других и упорно держатся за старое».
«Ехать из Тифлиса в Батум весьма интересно. Железнодорожная колея почти все время идет по глубоким узким долинам, а на горных склонах довольно много растительности, что для человека, едущего из Баку, невероятно приятно. В одном месте дорога очень круто ползет вверх, и на самой высокой ее точке мне повезло увидеть вблизи снег. Судя по всему, это станет единственным случаем за всю зиму, когда мне пришлось ступить на мерзлую землю».
По возвращении в Баку Карл посещает богатого татарского бека (что примерно соответствует князю), который угощает его обедом. Аштар-бек живет в селении Сабунчи под Балаханами. Нобель арендует значительную часть его земли, где товарищество бурит скважины в поисках нефти.
Помимо всего прочего, гостей у Аштар-бека потчуют национальной музыкой. «Игравший на скрипке старик был неплох. Время от времени он подхватывал песню, которую исполнял второй музыкант, и это было очень лаже недурственно, но когда тот пел один, аккомпанируя себе на барабане, оглушительные звуки, прямо скажем, пробирали тебя до костей. Такое пение мы скорее назвали бы криком, мелодии же монотонны и печальны, хотя посвящены в основном любви».
Застольный этикет у татар своеобразен. «Наш хозяин и еще один татарин сидели за столом с нами, и оба, чтобы продемонстрировать свою воспитанность, ели ножом и вилкой, однако явно чувствовали себя стесненно и пользовались ими крайне неумело. Остальные татары сидели на полу, где для них было накрыто отдельно, и тут ни о какой стесненности речи не было […]. С супом они справлялись следующим манером: кусок лепешки макали в суп и съедали. Зато мясо с рисом поглощали, безо всякого загребая рис горстью и отправляя в
