хрен нам есчо делать?
Борисов, выслушав мужика, указал на бревно:
— Комель, что ль?
— Почему? Друган.
— В смысле — друган?
— Ну — друган!.. Ты на делянке не работал?
— Откуда?
— Комель у корневища, потом идёт друган, потом середина. И венчается верхушкой. Во-от. Дерево трухлявит, верхушка напрочь отваливаетца, а основа стоит и ждёт меня. Хы!..
— Н-да, прям как человек. Башка гниёт от всякой херни, а тело топчет землю.
— Эт ты к чему?
— Да так, ни к чему. Мысли вслух. Как думаешь, мясники опять нагрянут?
Шишканов нерешительно пожал плечами.
— Не най! Нашёл, бля, кого спросить! Всё возможно. Нет того, чего невозможно…
В дверь забарабанили. Мощно так, настойчиво, с паникой.
Истерично залаял пёс Байкал.
Первой проснулась Света. Зажгла светильник, ничего не могла понять.
Удары в дверь возобновились. А Байкал заливался лаем, не переставая.
Света легко дёрнула за плечо Максима, позвала его по имени. Он моментально приоткрыл глаза и спросонья произнёс заплетающим языком:
— Чё?..
— В дверь ломятся. Сходи посмотри.
— Кому там, блин, не спится? — недовольно пробурчал Максим, вылезая из тёплой постели.
Он мигом натянул трико, проморгался, накинул олимпийку и вышел в прихожую. Зажёг свет.
В дверь снова постучали, но уже слабо. Байкал лаял, ему вторили соседские собаки.
Максим обулся в истоптанные чёсанки.
— Кто там?! — выкрикнул он, выйдя в холодные сени.
— Палыч, ет я!! — ответил знакомый слезливый голос.
Он, потянув щеколду, отворил дверь и впустил Клаву Ганину, которая жила через семь домов от него.
Расхристанная, без головного убора, на одной ноге сапог кирзовый, на другой — валенок. На морщинистом лице испуг вперемешку со слезами. Она тяжело дышала, учащённо выдыхая изо рта пар.
— Что стряслось, тёть Клав? — нахмурившись, спросил Борисов.
— Мово долбанули, — плаксивым голосом произнесла Ганина.
— Чего?!
— По башке долбанули! Суки такие! Помрёт мужик-та! Помрёт вить щас!
Тут полились слёзы по её морщинам.
— Скорей, помрёт жи щас! До мозгов долбанули! Ой, осподи, ожишь ты мой! Помрёт, как я терь буду! Как я терь буду!
Вдруг открылась входная дверь, и высунулась любопытная голова Светланы:
— Чего у вас тут?..
— Зайди в дом. Холодно здесь! — скомандовал Борисов.
Светлана мгновенно юркнула за дверь.
— Тёть Клав, не реви давай! — обратился он к женщине. — Счас я! Обожди. Оденусь! Зайди погреться!..
— Давай, милок, а то помрёт щас!
Максим зашёл в дом.
Света с озадаченным лицом стояла в халате у трельяжа. У неё был вопросительный взгляд.
— Чего у неё?
Максим миновал её, пройдя в зал, где из сейфа вынул табельное оружие в кобуре.
— Ничего не понял, но говорит, что дядь Лёшу кто-то пизданул!..
— Да ты что?! Ой, мамочки!
— Счас разберёмся!
Он сунул ноги в валенки, на тело набросил свой серый милицейский бушлат, на голову шапку и, велев Свете закрыться, бросился бежать с Ганиной к её дому.
Пока бежали к месту происшествия, Ганина сбивчивым голосом рассказала:
— Он в туалет пошёл. А я сплю… Я сплю, главное, а его всё нет и нет… Вдруг тревога — как врежет в бочину!.. Вышла, значить, во двор! А сперва фонарь зажжла… Гляжу — лежит, в снегу… Готовый, наерно! Я к нему, шевелитца… Кое-как в чувство его привела, увела в ызбу, полотенце намочила ему и к тее…
Они вошли в избу.
Дядя Лёша Ганин лежал на диване с мокрым полотенцем на лбу и охал:
— Ой, бля!.. О-ой, бля!..
— А я думал, тебя убили! — произнёс Борисов.
— Ковво уббили?.. — Ганин страдальчески взирал на них и корчился от боли в голове.
— Тебя, дядь Лёш!
— Типун те на язык, Палыч!.. А ты кому, дурак, нужон-то стал?! — встревожено выкрикнула тётя Клава.
— Да никто меня не убивал… По бэ-ббашке ввальнули!..
— Эх, дядь Лёша, дядь Лёша, не бережёшь ты себя! Кто вальнул-то? — спросил Борисов.
— А я ззнаю?.. Сначал толкнул, потом ввальнул!.. Ггад какой-то!.. Бэ-ббашка терь гудит! А вдруг ммозгу пиздец!..
— Может! — согласился с ним Борисов и обратился к Ганиной: — Тёть Клав, запахнись и беги за Строковой, пускай придёт, посмотрит. А то и правда, что-нибудь серьёзное.
— Мож позвонить?! — возразила она.
— Да не дозвонишься ты до неё.
— Ладн, поняла! Щас токмо гамаши надену!..
— Дядь Лёш, сможешь рассказать, что произошло? — спросил Максим, как только тётя Клава удалилась. — Кто вальнул-то?
— Сказать-то неча…
— Плохо, что нечего!
— О-ой, бля!.. Посцать я ппошёл…А там меня какая-то ссука да по загривку! Я в сугроб!.. Подымаю мморду, смарю, мужыки какие-то возле кэ-ккоровника мово трутца. Смарю, а оне, падлы такие, мово Альберта тащут. Ггады!
Дядя Лёша Альбертом назвал быка. Крепким вымахало животное, мускулистое, тупое и злое. Сельчане не раз были свидетелями, как сам дядя Лёша с отборными матами улепётывал от разъярённого Альберта.
— Так! Ты их лица-то разглядел?
— Какой там!.. Тот сука сверху ннавалился — и давай меня в сугроб!.. Опосля по ззатылку съездил чем-то! Ну и всё!.. А потом моя пэ-пприбежала…
Борисов судорожно кусал нижнюю губу.
— О-ой, бля, ммутит как, сука!.. Щас пподохну, наерно!.. — простонал Ганин и громко сглотнул.
— Тошнит, что ль?
— Угу…
— Дядь Лёш, где у тебя тут ведро?
— В чулане глянь… Там должон быть…
Борисов сходил в чулан, включил там свет, порыскал, нашёл под старинным шкафом пластмассовый зелёный таз и отнёс мужику.
Но того так и не стошнило.
В избу влетели галдящие о чём-то своём, бабьем, тётя Клава и Лена Строкова.
Пока фельдшерица возилась с дядей Лёшей, Борисов вышел во двор.
Фонарь всё ещё горел. Его тусклый свет позволял разглядеть следы от валенок.
Судя по ним, злоумышленников, наверняка, было человек три-четыре.
Покружив по периметру, он обнаружил и тонкий след крови, который тянулся, пересекая площадь двора, от коровника до ворот. По этим следам Борисов вышел со двора в проулок, а уж затем на задворки.
Судя по протекторам колёс, здесь их дожидался транспорт. В этом месте чуть больше образовалось крови. По всей видимости, с тушей маялись, взваливая в кузов.
Он закурил и долго вглядывался на восток. Краснел окоём. А ночное небо дышало морозной тишиной.
Борисов вытащил изо рта сигарету, сбил щелчком пальца пепел и посмотрел на мобильнике время — близился третий час ночи. Он потоптался немного во мраке, досмолил сигарету, бросил окурок в снег и, взирая себе под ноги, вернулся во двор. Зашёл в коровник, долго искал рубильник, отыскал его возле хлева.
В правом загоне стояла чёрно-белая корова, пыхтела, из её ноздрей вырывался пар. Корова чёрными глазами печально взирала на участкового и жевала сечку, обмахиваясь хвостом. Недовольно захрюкали проснувшиеся поросята, завозились в унавоженной лежанке. Калитка
