и щурился у деда Вани на груди. В телевизоре кино сменилось рекламой.
— Люблю я ет кино, — произнёс старик. — Хороший фильм. Щас такие не умеют делать. А раньше делать умели. Куды всё делось?..
С последней фразой он переложил кота с себя на диван, вылез из-под одеяла, сел, уткнув кулаки в обивку. Он посмотрел какое-то время на утоптанный, покрытый кошачьей шерстью палас, а потом перевёл грустный взор на скучающего внука и поинтересовался:
— С работы?..
— Угу. — Максим кивнул головой.
— Работай, сынок, работай. Без работы никуды. Жизнь — и то работа. Жена у тя вон… — Старик внезапно замолк, подумал свою думу, — а может забылся? — и перешёл на другую тему: — Я слышал, у Мишки-Шишки быка забили…
— Напели уже? Удержу нету ни у кого.
— Да етот приходил, кишкоблуд сраный! Славка Камаз!
— А-а, Славка! Всё этот Славка знает! Прям как баба!
— Ага. Как баба. Сидит, рычит, сало моё трескает. Спрашиваю его, чо, мол, рычишь? А он ржёт как дурак… Ну дурак же!.. Дескоть, у Шишки быка увели… Ты смотряй, Максим, Шишка пятый уже. Пятый вить?
— Угу. Пятый-пятый.
— Свои, чать. Жулья щас на земле как говна навалом. Куды ни плюнь, в жулика попадёшь.
— Н-да, времена нынче меняются быстро. А люди всё хуже становятся.
— Хы, дал! Люди!.. Малой ты есчо для такех мыслей.
— А если это правда, дед! Сейчас к пятерым съездил, не поленился, спрашиваю: кто у вас, мол, про быков-то выспрашивал? Всякая зацепка нужна…
— Нужна. — Старик кивнул головой. — А оне чо?
— Молчат!.. Ну молчите! Скрывают, что ль? А кого скрывать-то? Иль не знают? Хрен их разберёт!
— Да ничо оне не знают! — Дед Ваня отчаянно махнул рукой. — Куды знать-та? Счас вобче никто ничо не знат. Словно все взяли разом и подурнели. Зенки выкатили как раки — и живут себе, токмо бы их не трогали! Не трог ты их, Максим. Само всё найдётца!..
— Ага! Найдётся! Как же!.. Ты это скажи моему начальству, — воскликнул Максим, указав большим пальцем за спину. — Какой-нить, вон как Хуртин, возьмёт и накатает на меня кляузу, мол, не работает наш участковый! И пнут меня под жопу из милиции!
— Етот может! Балаболка чёртов! Я коды агрономом работал… Ой, сколя он у меня крови попортил! Я на него и матом, и в харю однажы бил…
— Значит, мало бил!
— Мало, сынок, мало!..
— Вот такие пироги! Пять телят! — Максим сглотнул. — Да эта херата мелкая со своими драками клубными! Спасу нету!..
— Н-да, Максимк, чижало те. Тц!.. Но с обратной стороны — в жизни никоды легко не бывает. В тяжести вырабатываетца дух, а в лёгкости — эт ужо не дух, а понос какой-то. Так-то!..
Максим ещё какое-то время посидел у деда, пока им не завладела тоска. Он нанёс ему на два дня вперёд четыре беремя дров, растопил печку-голландку и, размышляя, подался домой, где его ждала Света и горячий ужин.
Воскресным утром Света вошла в кухню и увидела за столом Максима. Он задумчиво смотрел в окно, поддёрнутое по краям расписным морозцем. В окне голубое небо и яркое солнце, тянущееся к зениту.
Перед Максимом стоял бокал с недопитым остывшим кофе. Другой бокал был для неё. Он всегда по утрам заваривал кофе для неё и для себя.
Она тепло улыбнулась, подошла, обняла его и поцеловала в бритую щеку.
— Писибо!
Света устроилась за столом и отпила кофе.
Он глянул на неё отрешённо:
— Это ж просто кофе…
И отвернулся к размазанности мира на стекле, где за его хрупкой прозрачностью рождался новый дивный день.
Она засмеялась:
— Который приготовил любимый муж!
Вдруг всё её хорошее настроение сошло на нет. Потому что она заметила, какое мрачное у супруга лицо. Ей показалось, что она не то сказала.
— Максимка, ты чего какой задумчивый? — настороженно спросила Света, ей не понравилась его молчание
Он не повернулся. Кусал ноготь большого пальца правой руки.
— Макси-ыым!
— Аю!
— Что с тобой?
— Ничего…
— Я что-то не так сделала?
— Нет. Всё нормально.
— Тогда чего какой серьёзный?
— Сон мне приснился.
Она опасливо сузила глаза.
— Хороший, наверное?..
Он помялся, тяжело вздохнул:
— Не совсем… Страшный…
В её душу впала тревога, мелкая, но гадкая.
— Что тебе приснилось, расскажи?
Он моргнул.
— Мне приснилось, как мы с покойным отцом в бане паримся…
Чудесный солнечный день.
Утром разбушевался мороз, отчего ветки деревьев схватились инеем. Но ближе к полудню потеплело, и всё оттаяло.
Борисов брёл по центру замёрзшей речки, вдоль извивающегося русла. У берегов темнели полыньи.
Борисов был облачён в белый комбинезон, на поясе закреплён патронташ. Сбоку болталась сумка для дичи. Из-за спины выглядывало двуствольное ружьё. Он шёл на охоту. А за ним по наслуду тянулись следы. С голых крон исполинских вётел да кучерявой ольхи ему на вязаную шапку сыпался оттаявший иней.
В лазурной хляби небес ни облачка, лишь солнце в зените как нимб. Борисов шёл и радовался, вспоминая своё минувшее детство. Он будто видел себя со стороны — махонького, лютого, в пальто, шапке-малахае на кроличьем меху и валенках, со здоровым румянцем на щеках.
На излучине ему встретился Игорь Шишканов. Подле сновал его пёс, по кличке Дик. Возле пяти закидушек, установленных над пробурёнными лунками, покрытыми ледяной коркой, расположились большие самодельные салазки с поклажей в виде двух высушенных распиленных ветловых брёвен. На них лежала плашмя пила «дружба-2». Шишканов же волок к салазкам молодую тонкую ветлу. Он ещё давно заметил участкового.
Борисов подошёл ближе.
Дик зарычал и пару раз грозно гавкнул.
— Фу!! Неззя!! — прикрикнул на пса Шишканов, и Дик угомонился, сел, внимательно озираясь на мужиков.
— Откуда дровишки вестимо? — пошутил Борисов.
— Оттули!.. — Шишканов махнул рукавицей в сторону.
— А зачем молодняк-то губишь? М?..
— Да ет не я. Ет бобры всё. Козлы вонючие! Вот гостинец их отымаю. Ешли честна, забодали уже. Спасу от их нету. Вон лучше бы старьё валили на радость мне. Не, не хотят. На молодняк у их зубы чешутца. Запустили их на мою жопу.
— Н-да уж, беда с этими бобрами.
— Чать, Костя Арябкин!
— Что Костя Арябкин?
— Эт он их, бобров-та, запустил.
— Зачем?
— А ты его спроси.
Мужики закурили.
Шишканов присел на поклажу.
Борисов же осматривал окрестности, любовался раскинувшимся белоснежным сверкающим пейзажем:
— Слушай, Игорь, те вот делать нечего? Кишку вон надрываешь, дрова возишь. М?..
— От когды газицируют нас, от тады другое дело будет.
— Долго ждать придётся. А может вообще никогда.
— Ну и ладно! Руки-ноги есь — и зашибись! Ветлы поваленной — ой-ё! Тьма! Вот запасаю на следующую зиму. Ничё, выживем. А
