бандитской лихости не осталось и следа. Плечи опустились, глаза потускнели. Даже кожаный лапсердак его не поскрипывал теперь воинственно и бодро, а лишь уныло шуршал.
– Ну почему? – шеф поднял густые и чёрные, как у запорожца на картине Репина, брови. – Можно. Сутки или двое. Сашу я вам больше не дам: самому нужен. Так что придётся защищаться самостоятельно… В монахи вот хорошо пойти, – будто ему только что пришла эта мысль. – Но попы нынче жадные: запросто так не возьмут, а капиталов у вас, Герман, не осталось. Так что, послушайте совета опытного человека: идите в полицию. Они вам будут рады. И не обидят – это я вам обещаю. В качестве последней услуги могу вызвать "воронок" прямо к крыльцу. Хотите? – Гера молчал. – Соглашайтесь. Не думаете же вы, что покойница до вас днём не доберётся? Ей-то всё равно, а вам и отдыхать когда-то нужно.
– Хорошо, – Гера склонил голову. В тёмных волосах его обозначились седые пряди. Когда он вечером только пришел, седых волос я вроде бы не заметил. – Вызывайте.
Посидел так секунд двадцать, и вновь вскинулся:
– А они точно смогут…
– Хотите гарантии – купите тостер.
Через полчаса у нас перед крыльцом стоял воронок, Геру двое дюжих сержантов усаживали на зарешеченное заднее сиденье, а к нам, на ходу закуривая, шел майор Котов.
– Интуиция у тебя, Сергеич, феноменальная, – говорил он, протягивая лопатоподобную руку сначала шефу, затем мне. – Только я за тобой послать хотел, глядь – а ты сам звонишь.
Майор Котов бывал у нас и раньше: приходил консультироваться по разным вопросам. Девочки его любили. Угощали кофе с домашним печеньем, а он их – сальными анекдотами.
Я с ним сошелся на почве любви к русской классике. Котов фанател от Твардовского. Василия Тёркина так вообще наизусть знал.
– "Переправа, переправа, берег левый, берег правый.
Снег кровавый, корка льда…
Кому память кому слава, кому тёмная вода."
– Чтобы так писать, Саша, нужно это пережить, – говорил он за рюмкой портвейна, до которого был большой любитель. – Коротко, ёмко, по существу. Эпическая сила!..
В убойном отделе он работал больше двадцати лет. Мелкая шушера боялась Котова пуще, чем самого дьявола, воры в законе уважали, а маньяки старались обходить Петербург стороной – несмотря на фамилию, в преступника майор вцеплялся, как бультерьер.
– Что-то случилось? – флегматично спросил шеф. Сейчас, при мутном утреннем свете, было видно, что он очень устал. Щегольское пальто его было вымазано в глине, на впалых щеках залегли фиолетовые тени. Обычно гладко зачёсанные волосы превратились в кудрявую шевелюру.
Майор неуверенно посмотрел на меня. Я, не дожидаясь просьбы, выбросил бычок в урну и собрался идти в дом, чтобы не мешать, но Алекс меня удержал.
– Можешь говорить при Саше, – обратился он к Котову.
Тот лишь пожал плечами, а я удивился: раньше в свои дела Алекс меня не допускал.
– Труп, старик, – сказал майор и полез в нагрудный карман куртки за новой сигаретой. – В Пушкинском.
– И что?
Майор беззвучно выругался, а затем сплюнул в снег.
– Чертовщина. Иначе и не скажешь.
– Снимки есть?
– Да есть. Только, – он как-то боком, просительно посмотрел на шефа. – Может, ты сам глянешь? А? Там такое… – он помахал в воздухе сигаретой. – Не могу описать. Хреновое. А ты у нас, вроде как, специалист.
– Выправи пропуск, – кивнул Алекс. – Мы поедем на своей машине.
Майор, обнадёженный, поскакал к полицейскому фольксвагену.
Немного об авто. В гараже при особняке стояли три машины. Мини-купер, который брали девочки, когда ездили по делам и за покупками, автобус-мерседес на двадцать четыре посадочных койки – комфортабельный, как номер-люкс в отеле "Четыре сезона", с санузлом, баром и кухней.
Третьей машиной был Хаммер шефа. Тяжелый, как броневик, и неповоротливый, как беременный бегемот. Днём ездили на нём не часто – проще было вызвать такси; но зато по ночам Алекс со своим любимым зверем не расставался.
Я удивился: если этот монстр врюхается в пробку, мы рискуем застрять до вечера. Но шеф уже бросил мне ключи и исчез в доме, со словами:
– Я только умоюсь…
Прошло от силы минут семь. Я неторопливо прогревал двигатель, когда шеф, аки селезень спорхнув с крыльца, рванул дверцу с пассажирской стороны. Был он выбрит, причёсан, в свежайшей белой рубашке и совершенно чистом пальто
Я тихо подозревал, что таких пальто – длиннополых, с высоким воротником и множеством потайных карманов – у него несколько. Но доказательств этой своей гипотезы не имел…
– Куда? – спросил я, выруливая в автоматически открывшиеся ворота.
– На Гусарскую, – распорядился шеф.
– Скоро пробки, – робко возразил я. – Может, на такси…
– Не мутите воду, кадет, – Алекс откинул не слишком эргономичное сиденье и прикрыл глаза. – Включай навигатор и гони…
С этими словами он обмяк и мгновенно погрузился в сон.
Через полчаса мы были на месте. Ошибиться невозможно: возле скучного серого дома с обшарпанными балконами, на детской площадке, высился надутый полиэтиленовый белый купол. Его окружали полицейские в асфальтово-серой форме, за ними был круг сине-белых машин с мигалками.
Неподалёку, в подворотне, приткнулся уазик МЧС.
– Приехали, – сказал я негромко и шеф сразу открыл глаза.
Мигом оценив обстановку, он достал Котовский пропуск и прилепил его на переднее стекло.
– А теперь, кадет, постарайся подъехать как можно ближе к той палатке, – скомандовал он. Открыв окно нараспашку, высунул в него руку и стал неопределенно шевелить пальцами в воздухе.
В последствии я узнал, что так Алекс "щупает" ауру.
Дело в том, что я был "прирожденный" эмпат, или латентный медиум – как назвала меня Антигона. Все изменения психологического климата я ощущал на себе: мне делалось тоскливо, стрёмно, муторно – и так далее по списку. В теории, попав в благоприятную психологическую зону, я должен был ощутить прилив сил, бодрость, эйфорию… Но такого со мной, увы, еще не случалось.
Шеф же таким полезным, но несколько хлопотным талантом не обладал. И научился "щупать". Как лозоходец. Только вместо лозы он использовал собственные руки.
– Очень плохо, – наконец сказал он. – Всё, ближе не подъезжай. Становись прямо здесь.
– Но здесь детская площадка…
– А ты видишь каких-то детей? Не беспокойся, – смягчился шеф. – Никто тебе худого слова не скажет.
Наверное, еще в машине я ощутил исходящее из палатки зло. По-другому я объяснить не могу: инстинктивно казалось, что в том месте, под белым куполом, произошло что-то такое, что уже почти невозможно исправить.
Заглушив мотор, я вытащил ключ, отстегнул ремень безопасности, но так и не решался толкнуть дверцу и выскочить наружу.
– Что,
