о том, как вас убивают. Вы будете видеть это, но не в силах будете это изменить. Сначала сон будет мутный и сумбурный, но потом с каждым разом он будет прорисовываться, вы будете замечать всё новые детали, до тех пор, пока это не станет пыткой. Я не сплю уже сорок семь ночей, такие мерзкие эти сны… Отсюда нет выхода, остаётся только ждать. Поэтому я хочу найти своего убийцу, я надеюсь, что это мне поможет.
Климчук слушал Гильберта, вертя в руках браунинг:
— А почему вы с немцем говорите по-русски?
— Здесь нет разделения по нациям, немец, не немец. Мы говорим на языке мёртвых. Вы слышите русский, а господин почтальон, кстати, пора бы его уже освободить, слышит немецкий. Я слышу французский. Это просто так кажется, что мы слышим родной язык. На самом деле это не так.
— Ах, вот почему у немца оказались русские письма! — Радищев направился к Питеру с ножом в руках, чтобы разрезать верёвки. — Извини, немец…
— Отставить, рядовой! — Климчук не спешил с выводами. — Нам нужно всё обдумать, прежде чем принимать решение.
Француз поднялся на ноги и медленно направился к двери:
— Ну, вы здесь обдумывайте, а я дальше пойду, если не возражаете, — Гильберт повернулся лицом к Егору и улыбнулся. Его улыбку осветил лунный свет. — Вы же позволите мне уйти, я ведь не немец.
Гильберт ушёл, оставив ребят с целым ворохом мыслей, которые никогда бы не пришли им в голову при жизни. Солдаты принялись обсуждать произошедшее, но Климчук приказал спать. Подпоручик и сам хотел бы поговорить обо всём этом, но он был старшим и не мог показывать слабину. После отбоя он долго лежал с открытыми глазами, вспоминая всех тех, кого бы он смог увидеть после смерти, если бы всё сказанное французом оказалось правдой. Лица мёртвых людей выплывали из тумана, окутавшего сознание Егора. В основном, это были солдаты, русские и австрийские. Их было много, казалось, числу их не было предела, но они выплывали из памяти снова и снова. Словно бумажные кораблики, лица промокали и тонули, а на их месте появлялись новые. Сон накатил на его глаза ближе к утру. Это был один из тех снов, о которых говорилось в письме мёртвого солдата, и о которых рассказывал француз.
Климчуку было поручено задание — найти дом, в котором жил русский австриец, шпионивший за войсками. На улице смеркалось, подпоручик стучал в окно очередной избы на окраине города, с ним были два солдата. Дверь долго никто не открывал, но в доме горел свет. Солдаты обошли избу вокруг, громко стуча в окна. Собаки всей округи облаивали непрошенных гостей. Наконец, пожилая женщина открыла дверь:
— Чего вам, ребята?
— У нас приказ обыскать ваш дом, — подпоручик поднялся на порог. — В ваших интересах не сопротивляться. Мы посмотрим и уйдём.
— У нас и некому сопротивляться. Заходите. Скотины у нас нет, всех кур давно словили.
Егор с одним из солдат зашёл в избу. На крыльце он заметил капканы:
— С вами живёт охотник?
— Да, супруг мой. Он сейчас поехал к сестре в Любомль, за продуктами. Есть совсем нечего.
— А из молодых живёт кто с вами?
— Сын жил раньше здесь, потом женился. Теперь живёт на том краю города.
Климчук прошёл через сени в первую комнату, затем во вторую. Ничего подозрительного он не обнаружил.
— Ладно, извините за беспокойство.
— Да что ты, служивый. Сейчас время такое…
Климчук направился к двери и уже вышел в сени вслед за своим солдатом, как вдруг услышал глухой звук. Подпоручик остановился в дверях:
— Кто прячется в доме?
— Одна я, нет никого…
Климчук вернулся в комнату, снял с крюка керосиновый фонарь и подошёл к столу, под которым он заметил прямоугольную крышку погреба. Подпоручик отодвинул стол, потянул левой рукой крышку на себя и опустил правой рукой фонарь вниз, насколько это было возможно. В погребе он увидел людей. Это были четыре человека. Ближе всех стоял мужчина, он держал в руках ружьё, направленное на Егора. Женщина за ним обнимала руками двоих детей. Прозвучал выстрел. Раненный в грудь подпоручик сорвал с пояса гранату. В этот момент на него набросилась хозяйка. Климчук упал на одно колено, женщина по инерции пролетела мимо него и свалилась в погреб, крышку которого Климчук всё ещё держал открытой. Обессилев, Егор опустил крышку, просунув под неё гранату. Взрыв был последним звуком, который услышал лежащий на полу подпоручик.
Солдат разбудили звуки, доносившиеся с улицы. Это были людские голоса и топот копыт. Прапорщик Лупко выглянул в окно. На улице были русские солдаты и люди в простой одежде, их было много и появились они стремительно, словно с вечера были там, а сейчас только проснулись.
— Наверное, на заре был артобстрел, — Климчук поднялся с койки и подошёл к окну. — Вы помните, нам сообщили ещё до смерти, что по данным разведки готовится артобстрел?
— Так они все мёртвые? — Давыдов отпрыгнул от окна.
— Возможно. Мы сейчас это проверим. Всем собраться и быть готовыми к выходу.
Собираться долго не пришлось, через десять минут отряд подпоручика Климчука вышел на улицу. У дверей дома стояли два рядовых. Они отдали честь офицеру. Климчук приказал Соловьёву проверить их пульс. Как он и ожидал, сердца их не бились. Подпоручик отвернулся и посмотрел вдаль на людей, которые ещё не знали, что произошло. Улица была наполнена голосами мертвецов.
— Господа, объявляю всем собравшимся от имени командования о том, что враг повержен, и война закончилась. Можете быть свободными… до следующего приказа.
Климчук поправил фуражку и направился прочь быстрым шагом, словно куда-то спешил. Никола Лупко окликнул его:
— Егор, а ты куда же?
Подпоручик ничего не ответил, только поднял руку в знак прощания.
Егор Климчук шёл по улицам города, ожившего и наполненного звуками. От людского гула у подпоручика кружилась голова. Мысли о воскрешении не покидали его, вороньей стаей они кружили над неприступными серыми скалами вопросов о жизни и смерти. Егор силился понять, для чего ему было отведено время после смерти, и зачем ему жить, когда жизнь так обесценена, что можно не бояться её потерять. С каждым шагом Егор Климчук всё дальше уходил от своего отряда и всё дальше он залазил в терновый куст бесконечных самокопаний.
Хелм сильно изменился за прошедшую ночь. В его воздухе стало слышно пение птиц, погибших во время артобстрела. В этих соловьиных песнях не было ничего от вороньих стай, круживших в мыслях Егора, и в них не было ничего от войны с её
