Я достаю мобильный телефон. Нажимаю на приложение ютуб. Нахожу выступление любимого комика. Но глаза то и дело косятся на мусорную корзину. Я тебя ненавижу.
Я вскакиваю. В три коротких прыжка оказываюсь у корзины и хватаю скомканный лист. Разглаживаю его. Нельзя так оставить. Потому что это неправда. Я беру карандаш и зачеркиваю слово «ненавижу», нажимаю на карандаш изо всех сил. Закрашиваю широкой полосой. Получается темно-серый прямоугольник. Теперь не видно, что там было написано. Я тебя и прямоугольник. Под прямоугольником пишу маленькие буковки: «л», «ю», «б», «л», «ю».
Потом складываю бумажку в самолетик. Это непросто, когда бумага такая измятая. Осси научил меня делать лучшие в мире бумажные самолетики. Чтобы далеко летели. Я открываю окно. Меня обдает холодным воздухом. В темно-синем, почти фиолетовом небе низко висит солнце. Я завожу руку за плечо. Важно правильно рассчитать силу. Толкнуть не слишком слабо и не слишком сильно. Я держу самолетик большим и указательным пальцами, прицеливаюсь и запускаю точным движением руки. Попутный ветер подхватывает самолетик и несет ввысь. Он красиво планирует между верхушками деревьев. Где он приземлится, не видно. Я долго смотрю туда, где он исчез.
Родительское собрание
Мы с папой идем на родительское собрание. На улице такой сильный ветер, что кажется, кто-то тычет в лицо сосульками. Не очень-то приятно. А папе, наоборот, жарко, ведь он примчался на велосипеде с другого конца города. На голове у него огромный дурацкий шлем, зеленый пуховик расстегнут, а лицо раскраснелось – ярче только малиновый маркер. Я дрожу. С тех пор как я остригла волосы, затылок стал сильно мерзнуть. Мороз минус семь, второй день идет снег. Апрель меня пока не радует.
Папа в нетерпении. Он говорит веселым голосом:
– Интересно, что будет.
Я хочу его немного утихомирить:
– Ничего особенного.
Я снимаю варежки и леплю снежок из горстки снега. На бледном дневном свету поблескивают кристаллики льда. Снежный шарик тает по краям у меня в ладонях и покрывается твердой ледяной корочкой. Он почти идеально круглый.
– Почему ничего особенного? Может быть что-то интересное! Сесилия у вас первый год. Вот родительские собрания с Боссе были просто ерундой.
Я засмеялась:
– Не уверена, что он вообще понимал, кто я.
Папа кивает и улыбается.
– Да уж, кошмар. Как он тебя назвал? Ханна? Йоханна?
Я передразниваю Боссе, показываю, как он чесал свою бороду. Боссе чесал бороду, когда смущался, а поскольку он всегда был чем-то смущен, то и бороду чесал постоянно. Тира предположила, что у него чесотка, но, кажется, чесоткой болеют только лисы. Марта как-то шепнула мне, что у Боссе, наверное, псориаз. Так что можно посочувствовать, а не смеяться над ним.
Я показываю Боссе: он, такой, скребет свою бороду и говорит «Хм-м-м… Ханна делает успехи в математике и в шведском». А мама, такая, грустным голосом: «Рада за Ханну, но, может быть, поговорим о Саше?»
Мы с папой громко смеемся, вспомнив этот эпизод. Смотрим друг на друга и одновременно замолкаем, будто кто-то нажал на кнопку.
Мама. Перед глазами картина: вот она спешит в школу, звук ее каблучков отдается эхом на лестничной площадке, блестящие темные волосы собраны в хвост. Что на ней было в тот день? Черное пальто, разумеется, а еще что? Точно не помню. Может быть, белая блузка? И серые брюки? Это были ее любимые цвета. Белый. Серый. Красная губная помада, когда она еще пользовалась ею. Она всегда хорошо выглядела. Мне это нравилось. Она была самой красивой мамой в мире.
Папа отвел взгляд, кашлянул, прислонил велосипед к обледеневшему фонарному столбу и повторил преувеличенно бодрым голосом, наверно, чтобы отогнать мысли о маме:
– А мне страшно интересно, что скажет Сесилия.
Точно: он сейчас тоже вспомнил о маме.
Папа возится с велосипедным замком. Это обычный навесной замок на длинной, запутанной проволоке ядовито-зеленого цвета, не очень подходящий для такой цели.
– Ничего особенного не скажет. Родительское собрание буду вести я.
– Что? Как это?
Папа смотрит недоверчиво.
– Вот так. У нас так заведено. Мы все так делаем.
– Кто это все?
– Все в классе, все в Стокгольме, возможно, все в Швеции. Не знаю.
– Но почему, черт возьми! Я думал, есть определенный порядок…
Снежок в моих ладонях стал идеальной круглой формы и твердым, как камень. Пальцы покраснели и очень замерзли от снега и ледяного ветра.
– Наверно, это полезно для меня. Для нас. Типа, воспитывает ответственность. I don’t know[24].
– Разве она это не объяснила?
У меня вырывается стон:
– Ну разумеется, объяснила, но, наверно, я как раз вышла в туалет, не знаю… Пойдем уже?
– Не могу пристегнуть велосипед.
Папа возится с замком. Он в полном отчаянии. Папу невозможно воспринимать серьезно, когда на нем этот сферический шлем. Осси говорит, что раньше такие были у клоунов в цирке, когда те вылетали из пушки (если везло, они приземлялись на сетку). Еще папин шлем похож на шар в боулинге. Типа того. Это старый, почти антикварный шлем, папа купил его в секонд-хенде.
– Как думаешь, можно взять велосипед с собой?
– В класс? Ты с ума сошел? Просто привяжи его покрепче к столбу.
– Вообще-то воры тоже умеют завязывать и развязывать узлы.
– А ты завяжи сложным узлом! Во всяком случае, такой быстро не развяжут.
– Окей.
Папа крутит непослушную проволоку. Крутит и крутит, в конце концов получается двойной узел. Концы проволоки папа сложил петлями, вышел бантик. Но вполне аккуратный. Вот папа закончил возиться с замком, цвет его лица из вишневого стал розовым. Очки запотели.
Мы направляемся к входной двери. Метрах в десяти я краем глаза замечаю мальчика из нашей школы. Он младше меня на год или два, точно не знаю. Выгуливает собаку – черного лабрадора. Это еще не вполне взрослая собака. Она носится вокруг, тычет носом в снег, фыркает, снова бегает кругами, лает и с нетерпением смотрит на маленького хозяина, который бросает ей палочку и радостно смеется.
– Возьми ее, Чиф, возьми!
Чиф несется за палочкой с высунутым языком.
У меня кольнуло в сердце. Пункт 2. Не приручать никаких живых существ. Я кладу свой идеальный снежок на заледеневший пень у входа в школу и загадываю: если он по-прежнему будет тут лежать, когда я вернусь, значит, я на верном пути и все делаю правильно.
Когда мы входим в класс, Тира уже сидит в углу и разговаривает с родителями. В другом углу сидит Ниссе, с мамой и Сесилией. Тира вертит на пальце свой каштановый локон и смотрит на меня, как солдат на вошь (так обычно говорит бабушка).
