ему не хватало воздуха. Раздался голос матери:
— Полина, подойди.
Она не могла пошевелиться.
Мать крепко взяла её за руку и подвела к телу. Не выдержав, Полина открыла глаза. И вдруг поняла, что ничего страшного нет. Перед ней лежал всего лишь пустой и бездушный манекен.
— Прощайся, — сказала мать строгим голосом.
— Прощайте, папа, — пробормотала Полина.
И сама не поняла, почему назвала отца на «вы». Но назвать покойника на «ты» язык не повернулся.
— Поцеловать надо, — сказала какая–то сволочь.
— Поцелуй, — сказала мать. — В лоб. Не в губы.
Полина замерла. Она испугалась, что сейчас мать схватит её за шею и начнёт пригибать к мёртвому лбу, но та не стала этого делать.
— Ладно, иди к себе.
Потом были похороны. И поминки с большим количеством водки. Тётя Люся сняла тапок и стала бить себя по лицу. Её никто не останавливал. Мать не плакала. Но смотреть на неё было жутко.
Лето в тот год так и не наступило. Сразу после весны пришла осень. Дожди не прекращались. Полина почти не выходила из дома. Сидела у окна и смотрела на дорогу с большими лужами цвета какао. Тётя Люся зачем–то переехала к ним жить. Она и споила мать окончательно.
Через полтора года из захламлённой, провонявшей перегаром и табачным дымом квартиры Полину забрали к себе бабушка и дедушка, родители отца. Они жили в большом городе с миллионным населением. Там Полина окончила школу, потом университет. Устроилась работать, переехала от стариков в съёмную однушку на окраине. Вскоре с ней поселился симпатичный, но глуповатый парень по имени Артём. Бывший однокурсник. И, возможно, будущий муж. Он был неплохой, разве что храпел. Правда, Полина и сама храпела.
Она ни разу не навестила родной город после отъезда. Вся её жизнь теперь была здесь: дом, работа, вечный недосып. Бабушка и дедушка часто болели, звали Полину вернуться к ним, пусть и с прицепом в виде сожителя. Артём не хотел.
— Это всё равно что в коммуналку переехать, — сказал он.
— Не совсем, — ответила Полина. — В коммуналке живёшь с чужими людьми. А там мои близкие родственники.
— Твои. Но не мои.
— И что, сожрут они тебя, что ли?
— Не исключено, — сказал он и ушёл в комнату.
Отношения потихоньку портились. Но пока не так быстро, чтобы думать о расставании. Во всяком случае, Полина об этом не думала. А что на уме у Артёма, она знала не всегда. Он был скрытный. И умел избегать скандалов. Однажды Полина пыталась спровоцировать его на ругань, чтобы посмотреть, как он будет себя вести. Он моментально отстранился, будто выстроил невидимую стену, отвечал сухо и односложно. Ночевать остался на кухонном диванчике, хотя она его туда не выгоняла. У Полины было ощущение, что её обыграли в два хода. И при этом откуда–то вылезло чувство вины. Чтобы избавиться от него, пришлось к Артёму подлизываться.
Она понимала, почему выбрала его. Артём был чем–то похож на отца. Немного внешне, чуть–чуть характером. Отец тоже никогда ни с кем не ругался, насколько она помнила. По крайней мере, при дочери. Часто бывал задумчивым. Постоянно что–то писал в блокнот. Интересно что? Дневник? Роман? Или какие–то рабочие записи? А где он работал? Полина не помнила. Иногда казалось, что дома он вообще не жил. Рано уходил, поздно возвращался. Уезжал в какие–то командировки. Кажется, даже ни разу не отвёл её в детский садик или школу. Но однажды вдвоём они сходили в краеведческий музей. Там было скучно, пыльно и душно. И всё, что Полина запомнила, — двух мух, спаривающихся между оконными рамами. Странно, и почему эта ерунда так отчётливо врезалась в память?
На десятую годовщину Полина решила съездить на кладбище. Отец ей часто снился в последнее время. Сны были похожи на обрывки воспоминаний. Но один ей запомнился хорошо. Будто отец везёт её на тележке через пшеничное поле. Она видит только его сутулую спину. Он не оглядывается. Вскоре Полина замечает, что они двигаются навстречу грозовому фронту. Небо на горизонте чернеет. Становится душно. И нечем дышать. Полина пытается окликнуть отца, сказать, что туда нельзя идти. Но, конечно, ничего не получается. Рот не открывается. Она вдруг понимает, что тот, кто тащит тележку, не её отец, только притворяется им. Может быть, он даже не человек.
Полина проснулась посреди ночи с тяжёлым ощущением, словно пришла в себя после долгой болезни.
— Ты стонала, — пробормотал Артём.
— Кошмар приснился.
— Я так и понял.
У неё не получилось опять уснуть. Полина ворочалась, несколько раз вставала и курила на кухне. Смотрела в окно на ночную улицу и своё размытое отражение на стекле. Под утро она задремала. Но будильник тут же заиграл и вытянул её из забытья, как рыбину из воды. Чашка растворимого кофе немножко взбодрила. А от сигареты стало тошно. На кухню вышел Артём, выпил стакан воды и скривился от табачного дыма.
— Что–то я так толком и не уснула, — сказала Полина.
— А я нормально. Пойду в душ схожу.
Она налила себе ещё одну чашку кофе. Из ванной послышался вопль. Потом Артём закричал:
— Не включай там воду, меня сейчас ошпарило.
— Я и не включаю! — крикнула она.
Выкурив ещё одну сигарету, Полина зашла в ванную. За душевой занавеской лилась вода и шевелилась тень.
— Я тебя отвлеку, — сказала Полина. — Помнишь, ночью мне снился страшный сон?
— Ну, — недовольно отозвался Артём.
— Мне приснился отец. Я думаю, это неспроста.
— О.
— Скоро годовщина. А я ни разу не была у него. Я хочу навестить его.
— Ага.
— Мне неспокойно. Плохо, что я к нему не ездила ни разу. Он был хороший человек. Я любила его.
Тень странно двигалась. Выглядело так, будто Артём яростно намыливает пах. Полина подняла руку, чтобы откинуть занавеску. Но не решилась.
— Ты слышишь, что я говорю?
— Конечно. Прекрасно слышу.
— И что скажешь?
— Ну, ничего. Нормально.
— Хорошо. Я рада.
Полина вышла на кухню и включила сначала холодную, а затем горячую воду. Артём завопил.
Когда он вернулся из душа, Полина спросила:
— Ты не хочешь со мной съездить?
— Куда?
— На кладбище. Я же говорила только что.
Артём почесал макушку, потом, будто вспомнив, зажёг конфорку и поставил чайник на огонь.
— А это когда?
— Через две недели. Как раз на воскресенье выпало.
— Ну, не знаю даже. Я ведь не люблю кладбища. Ты же знаешь.
— Нет, я этого не знала.
— Не люблю, да. Честно говоря, я не понимаю, зачем туда ходить. Живое должно жить, мёртвое должно…
Артём замолчал, чтобы подобрать правильное слово. И кое–как подобрал:
— …умереть.
— Ладно, ты не хочешь, — сказала Полина. — Я и одна съезжу.
— А чего, может, деда с бабкой возьмёшь?
— Нет, не возьму. И даже не буду говорить, что поеду. Потом, может, скажу.
— Почему?
— Они старые и больные люди. Бабушка с давлением всё время. У дедушки был инфаркт. Он ещё не отошёл до конца. Какое им кладбище? Бабушка вообще не может спокойно отца вспоминать.
— А чего с её отцом? — спросил Артём.
— Моего отца! Её сына. Как вспомнит, сразу плачет.
— Ага, понял. Слушай, может, и ты не поедешь?
Закипел чайник. Артём стал готовить пуэр.
— Я поеду, — сказала Полина.
* * *
Через две недели субботним вечером она села в поезд и ранним воскресным утром вышла на перроне маленького вокзала. Никаких особых чувств Полина не испытывала. Хотелось спать. Ночь была бессонной. Она лежала на верхней боковой полке в тошнотворной полудрёме, слыша ровный стук колёсных пар и храп соседа снизу. Потом мимо поезда с воем пролетел встречный и снёс всю сонливость. Полина достала смартфон и стала без особого интереса смотреть ленты соцсетей.
В здании вокзала она нашла круглосуточную кофейню и купила большой американо в стакане. Кофе оказался вполне сносным. Полина немного посидела за столиком. Кажется, за прошедшие годы вокзал не изменился. Впрочем, как он выглядел раньше, Полина помнила смутно.
