ботинком, и не вернется до завтрашнего утра.
И вдруг Альва швырнула стакан об пол, так что он разлетелся вдребезги, и крикнула:
— Зачем терпеть злобу!
Такое у них в последнее время бывало.
Она отпустила его и бросилась к Альве. Та не спала и смотрела в книгу. Она слушала. Где-то, за тысячу километров, была ванная.
Вечером Конни снова пытался вести себя разумно, но она слишком была напугана утрешним. Она с ним простилась почти как с чужим, когда назавтра он оставлял ее, отправляясь на деловое свиданье в Таубен.
Она не знала, вернется ли он к обеду. Он взял с собой пижаму. Он легонько чмокнул ее в щеку перед уходом.
Кто из них каменный?
Он обещал вечером позвонить.
— Мама, — кричит Альва из его кабинета, — послушай-ка! — Роза стоит в дверях и слушает звоны. Бедная Маргарита. И еще эта овсянка по всему дому. И еще Марк. Он, конечно, приедет домой.
Альва смотрит на мать из кабинета Конни и говорит:
— Лео выздоровеет, мама, он почти совсем выздоровеет.
— Мы ничего, ничего не можем сделать, Альва, — говорит Роза.
— Мы можем надеяться. Как ты думаешь, сам он надеется?
— Нет, Альва, хотя кто знает?
— Как, по-твоему, как бы он нас утешил, если б мог? — спрашивает Альва и несколько раз подряд легонько извлекает из стакана самый верхний тон.
— Сказал бы что-нибудь веселое, — говорит Роза и идет взглянуть на суп.
Альва едет за ней в коляске и говорит:
— Он бы не стал говорить ничего такого вроде: «Больше всего на свете я хочу умереть». Он бы сказал что-нибудь такое доброе. «Вот досада, что потом про это уж никому не расскажешь…»
— Он жив еще, — говорит Роза.
— А сколько это продлится?
— Это может длиться месяцами.
Конни звонит, когда они сидят за супом. Он вполне дружелюбен, домой он не собирается. Когда он вернется? Посмотрим… Нельзя ли ему поговорить с Альвой?
— Конни, — говорит Роза, — я должна тебе сказать. Лео сегодня разбился по дороге домой.
— О, — говорит он. — Это опасно?
— Кажется, хуже не бывает, — говорит она. — Маргариты нет дома. Никто не знает, где она. В больнице ничего не говорят…
Конни перебивает:
— Я утром видел его в мотеле. Ты ведь знаешь, мне за завтраком ничья компания не нужна…
— Конни, — говорит она, — я совершенно убита. Я места себе не нахожу. Пойми.
— Он всегда не очень-то уверенно правил, — говорит Конни, — я всегда боялся с ним ездить.
— Я не знаю, что делать, — говорит Роза, — я даже плакать не могу.
— Такое со всяким может случиться. Рано или поздно, — говорит Конни.
— Конечно, мы все знаем заранее, — говорит Роза. — Но когда уже случится, выходит по-другому.
— Он ведь жив еще, — говорит Конни, — пока человек жив, всегда есть надежда.
— Да, ты прав, — говорит Роза. — Конечно, ты прав.
— А так у меня все в порядке, — говорит он. — Скоро ложусь.
Она смотрит на Альву, кажется, та ничего не заметила.
Альва тянется за трубкой.
Происходит недолгий разговор о стаканах, после чего Роза снова берет трубку, чтобы попрощаться.
— До свидания, — говорит Конни, — и не убивайся. Тут ведь ничего не попишешь.
— Себя же не переделаешь, Конни, — говорит она. — Сам знаешь.
— Да, да, — говорит он.
И вот снова они одни дома. Поздно вечером она еще набирает номер Лео и Маргариты и под изучающим взглядом Альвы долго слушает длинные гудки.
Глава 5
ТОГДА ЖЕ
Лео Грей уже сутки лежит без сознания, потерпев аварию на пути в Таубен (575 000 жителей). Почти никто из его близких не знает о случившемся. Его жена Маргарита отправилась отдохнуть на новой машине. Здесь будет показано, как она проводит время.
Маргарита так бы весь вечер и хохотала, так бы и хохотала, как в ту минуту, когда Франк вылил на себя яйцо, потому что с яйцом в руке засмотрелся на чересчур декольтированную даму, а его толкнули под локоть.
— Не повезло, — сказал тогда Франк.
Она подумала, что даже очень повезло.
Такой большой желток.
Просто загляденье был этот Франк, изучавший пятно на новых брюках.
Она чем-то поперхнулась, закашлялась, она кашляла и смеялась, она смеялась, пока из глаз не брызнули слезы, и она подавилась смехом и заплакала, и все плакала, пока Франк мазал хлеб икрой и бесцветным голосом говорил:
— Да, тебе весело.
А вообще за эти трое суток они не сказали друг другу ни одного недоброго слова. Франк уставился на нее над толстыми папками и над своим кофе в первый же вечер, как она оказалась в мотеле, и тут же он подошел к ее столику и предложил пить кофе вместе. Больше в зале не было ни души. Он выказал живой интерес к ее работе.
Она чувствовала к нему полное доверие и, спускаясь по лестнице к номерам, она сказала:
— Франк, мы не дети. Проведем вместе несколько дней. Ты нравишься мне. Я нравлюсь тебе, я надеюсь.
Вот так это все и началось.
Она поставила машину в гараж и поехала с ним. Ему надо было составлять какой-то рапорт об автомобильных кладбищах, смотреть и записывать в нескольких строках как и что. Никаких тебе разговоров, ни встреч, все от себя. На редкость повезло. Она насмотрелась машин, так что на всю жизнь хватит.
Как-то она удрала от него и затаилась в донельзя помятом форде, села и принялась крутить руль, а он пришел, сел рядом, и тогда она поцеловала его так, что он удивился.
— Ну, чего ты? — сказала она ему и повернула руль. Правда, они будто прокатились вдвоем, молча следя в ветровое стекло за дальним поездом, который полз по виадуку… Она с силой, нежно, стиснула его плечо.
Взгляд Франка насторожил ее, взгляд был не очень веселый.
— Думаешь о своих пятерых малютках? — спросила она.
— Нет, — сказал он. — С чего ты взяла?
— Я не собираюсь тебя умыкать, — сказала она, — и вообще я теперь хочу жить сама по себе. Да что об этом толковать.
На побережье они тоже побывали. Даже дюны обратились в становище старых машин.
— Ты хочешь бросить мужа? — спросил Франк, глядя на серый, урчащий океан.
— Мы не женаты, — сказала она. — Он считал, что не стоит труда. Мы познакомились в хозяйственном магазине, пятнадцать лет назад, мы прошлись по улице, и я пошла к нему. У него умерла жена. Ну я и осталась. Если что, он всегда говорит: я тебя не просил оставаться.
— Мужчину тоже надо расшевелить, — сказала она Франку.
— Что ты обо мне думаешь? — спросила она
