у неё насчёт бумажника, а заодно поинтересоваться и тем, ка́к выглядела позавчера его одежда, действительно ли она была в крови, и так ли уж сильно была она окровавлена, как поведала фру Винардсон. Вид у Эриксона сейчас был, строго говоря, не самый подходящий для нанесения визитов, но с другой стороны визит к самой обычной прачке не так уж и обязывает.
– Ну что ж, Ингольд, – обратился он к смущённому мальчику, – это хорошо, что тебе не нужно будет переходить дорогу. Ты прости, что я не узнал тебя сразу. Я и в самом деле чувствую себя не очень хорошо. Если хочешь, я могу проводить тебя до квартиры.
– Я… нет… – окончательно смутился мальчик. В нём боролись желание быть под защитой, проходя мимо Йохана, уже, наверное, готовившегося отвесить ему хорошего подзатыльника, и нежелание показаться в глазах того же Йохана маменькиным сынком и слюнтяем, не готовым даже получить подзатыльник от старшего мальчика. – Да… – лепетал он, – Спасибо, господин учитель, я сам… да, проводите.
Он бы стоял и мямлил ещё долго, но Эриксон не стал ждать. Проверив, лежат ли в кармане ключи, он решительно вышел, закрыл за собой дверь и взял Ингольда за руку.
Когда они проходили мимо хулигана Йохана, тот всем своим видом ясно давал понять бедняге Ингольду, что бедный мальчик нарвался, что в следующий раз он поплатится и за сегодняшнее бегство. Прочитав это во взгляде Йохана, Эриксон строго взглянул на него и сказал:
– Очень тебе надо обижать такого малыша, Йохан. Стыдно!
Тот иронически покривился, отвернулся и сплюнул под дверь старика Пратке.
Когда Эриксон позвонил у двери шестого номера, она открылась практически мгновенно, будто прачка только и стояла у порога в ожидании звонка. Она оказалась совершенно ещё молодой женщиной, худой и бледной, подобно своему сыну, и имела какой-то измождённый, несчастный и затравленный вид. Открыв дверь и увидев перед собой Эриксона, она испуганно отпрянула, глядя на него как на чёрта, явившегося прямо из преисподней. Потом взгляд её упал на Ингольда и в нём отразился ужас. Она рывком двинулась вперёд, схватила сына за руку и буквально вырвала его ручонку из ладони Эриксона. Потом с таким рвением втянула мальчика в прихожую, что бедняга едва не запнулся о порог и не разбил себе лицо о стену или скрипучий (как и в квартире Скуле) пол.
– Простите, – сказал Эриксон, невольно наклоняясь поддержать мальчика. – Простите меня, фру Рё.
Она и не думала хоть что-нибудь ответить, а выразила намерение немедленно закрыть дверь, почти выталкивая ею Эриксона из прихожей. Она налегла на дверь всем телом, и даже в её перекосившемся лице отразилось усилие, которое прачка прилагала, но её измождённое худобой или болезнью тело было слишком слабо для того, чтобы отодвинуть Эриксона хотя бы на дюйм.
– Простите, – повторил он, – я только хотел довести вашего сына… там, на лестнице Йохан, и я подумал… Мне нужно задать вам один вопрос, мадам.
Она продолжала бесцельно и безрезультатно налегать на дверь, пытаясь вытолкнуть Эриксона. Её молчаливое упорство – а главное, что она не издала ни звука, а ведь могла бы потребовать, чтобы он убрался вон – привело Эриксона в смущение и даже испуг. Странно и противоестественно всё это выглядело. Ведь если ты так боишься Якоба Скуле, что немедленно хочешь забрать у него своего сына, то зачем же ты отправляешь бедного ребёнка к нему на уроки, в самое логово зверя?
– Простите, – произнёс он в третий раз, не торопясь, однако, поддаться молчаливому натиску и покинуть прихожую, – простите, фру… я только хотел поинтересоваться моим костюмом.
Прачка, словно вспомнив, что Скуле имеет полное право прийти к ней и спросить о судьбе своей одежды, тут же перестала давить на дверь, выпрямилась и отступила на шаг. В лице её отразилась новая вспышка страха – нет, даже ужаса. Ингольд, который стоял тут же и с интересом наблюдал всю эту сцену, тоже побледнел ещё больше, если только это было возможно.
– Не беспокойтесь, мадам, – спохватился Эриксон. – Если что-то не… если вы ещё не…
– Только попробуйте ударить меня! – это были её первые слова, которые она произнесла с того момента как открыла дверь.
– Что? – растерялся Эриксон.
– Я ещё не бралась за ваш костюм, простите, простите, господин Скуле. Только не вздумайте распускать руки!.. пожалуйста.
– Но я… – Эриксон даже отступил назад, покидая квартиру этой сумасшедшей. – Я не… Простите меня, мадам, если напугал вас…
Она не дослушала, стремительно захлопнула дверь и принялась закрывать замки.
– Я только хотел узнать про бумажник, – проговорил Эриксон в замочную скважину. – Там, во внутреннем кармане пиджака должен был лежать мой бумажник.
– Нет, – ответила она через дверь. – Нет, господин Скуле, не было там никакого бумажника. И не стучите больше, я вас очень прошу.
Стучать он и не думал, с чего это она взяла, что он начнёт долбить в дверь.
– Вы уверены? – настаивал он. – В левом внутреннем кармане. Быть может, посмотрите ещё раз?
– Я уже смотрела. Не было там ничего. Пустые были карманы, вывернутые. И не стучите больше, очень вас прошу. Костюм будет готов завтра.
– Завтра… – кивнул он закрытой двери. – Завтра, да, хорошо.
Повернувшись, он увидел Йохана, который, видимо, поднялся на площадку вслед за ним и теперь стоял, небрежно прислонясь к стене, скрестив ноги и с усмешкой созерцая всю эту сцену.
– Она же чокнутая, – сказал он, поймав на себе растерянный взгляд Эриксона. – Вы что, не знали? Она чокнутая. И сынок у неё тоже сбрендил. Они оба давно умом тронулись.
«Да вы все здесь такие, – подумал Эриксон. – Кого ни возьми, все со странностями. Все».
– Только она не врёт, – продолжал меж тем мальчишка. – Бумажника у вас точно не было.
– Откуда ты знаешь? – оживился Эриксон в новой надежде.
– Да очень просто, – пожал плечами Йохан. – Это я относил ваш пиджак прачке. Когда Бегемотиха Винардсон втащила вас в комнату и раздела, она отдала мне вещи и сказала: «А ну-ка, Йохан, чем болтаться тут попусту и глаза протирать, давай, отнеси эту грязь мадам Рё». И она при мне вывернула все карманы, и в них ничего не было. Выпала только бумажка какая-то и одна сломанная сигарета. И всё. Ну, я взял да отнёс вещи сюда, мне не трудно.
– Вот как, – вздохнул Эриксон, отмечая про себя ещё одно совпадение в присвоенных прозвищах – Бегемотиха. – Значит, бумажник я потерял… Или меня ограбили.
– Это я не знаю, – снова пожал плечами Йохан. – Но кровищи на вас было дофига.
– Вот как…
– Будто
