Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
в фотосинтезе, а синтезированные сахара опускаются к стволу и корням, чтобы накормить их. Каждое дерево размножается много раз за свою долгую жизнь. Образующие полог дождевого леса листья практически полностью скрывают землю тенью, а наверху формируется совершенно самостоятельная экосистема, обитатели которой – как животные, так и растения – могут вообще никогда не спуститься на поверхность земли.
Совершенно другими были карбоновые леса. Плауны, как и их девонские предки, были полыми; их опорой служила кора, а не сердцевина. Стволы были покрыты зелеными листоподобными чешуями. Чешуи покрывали все растение – от ствола до кончиков обвислых ветвей в высокой кроне. Поскольку растение не имело сосудов, обеспечивающих транспорт питательных веществ, в каждой чешуе осуществлялся фотосинтез для снабжения питанием близлежащих тканей.
Но еще больше поразил бы нас тот факт, что эти деревья большую часть своей жизни проводили невзрачными пнями. Только созрев к размножению, дерево стремительно вздымалось вверх, словно фейерверк в замедленном показе[122], чтобы взорваться на вершине разветвленной кроной, рассеивающей по ветру споры.
Истратив все споры, дерево погибало.
Многие годы затем дожди и ветра, грибы и бактерии подтачивали пустую оболочку, пока она не обрушивалась на вечно сырую подстилку. Лес из плаунов напоминал обезлюдевшие поля Западного фронта Первой мировой: ряды похожих на кратеры полых пней, заполненных гнилой водой и смертью; голые стволы без ветвей и листьев, поднимающиеся из трясины разложения. Тени в этом «лесу» не было, как и ярусов. Лишь слой перегноя постоянно нарастал вокруг обломков рухнувших деревьев.
Расточительная жизнь плаунов имела огромные последствия для всего мира. Эти деревья для своего быстрого регулярного роста потребляли огромное количества углерода, получая его из атмосферной углекислоты. Такое интенсивное потребление – наряду с не менее интенсивным выветриванием вновь выросших гор – снижало парниковый эффект, что, в свою очередь, привело к росту ледников вокруг Южного полюса.
В карбоне создания, которые сегодня участвуют в гниении отмершей древесины – термиты, жуки, муравьи, и остальные – еще не появились. Животных, поедающих растительную массу, было еще очень мало. Среди этих немногих были палеодиктиоптеры – одни из самых первых летающих насекомых. Некоторые из них достигали размера вороны, а крыльев у них было не две пары, как у всех современных насекомых[123], а три: перед двумя обычными парами была еще пара маленьких рудиментарных лопастей – отголоски времен еще более древних, времен многокрылых насекомых, от которых не осталось и следа. У палеодиктиоптер был хорошо развит сосущий ротовой аппарат, словно у блох. Летая на большой высоте, они садились на плауны, чтобы полакомиться их нежными спороносными органами[124].
При той интенсивности фотосинтеза, которой сопровождался рост древних плаунов, выделялось огромное количество кислорода. Его в атмосфере в период карбона было столько, что удары молний поджигали деревья, как факелы, даже в сырости тропических лесов. При пожарах образовывались громадные количества древесного угля, а небо было постоянно затянуто дымом.
Наслоения угля и подстилки полностью скрывали медленно гниющие стволы плаунов. Спустя 300 миллионов лет многометровые наслоения таких захороненных стволов стали залежами угля, которые дали имя всему этому геологическому периоду, хотя такие леса были обильны и в пермском периоде. Почти 90 % всех известных залежей каменного угля образовались в течение бурных 70 миллионов лет – в эпоху древних плаунов[125].
Земноводные в этом мире благоденствовали: появились самые разнообразные формы. Пока мелкие виды ползали по берегам водоемов, роясь в поисках таких же мелких скорпионов, пауков и сенокосцев, их более крупные сородичи оставались водными обитателями, рассекавшими глубины рек и озер в поисках небольшой добычи или бросаясь на неосторожно приводнившихся гигантских поденок, палеодиктиоптер, гигантских стрекоз размером с чайку и прочих летучих жителей карбона.
Некоторые карбоновые земноводные больше соответствовали своему названию и вели промежуточный образ жизни, находясь преимущественно на суше. От них произошли амниоты, поэтому на первых порах они были неотличимы от земноводных, рядом с которыми обитали: некрупные, похожие на саламандр существа[126]. Как и земноводные, они суетливо прятались в пустых пнях плаунов, выскакивая поохотиться на тараканов или чешуйниц и стараясь избежать внимания более крупных жутковатых созданий, которых изобилие кислорода превратило в настоящих монстров. Первым амниотам приходилось уворачиваться от жал скорпионов размером с собаку, прятаться от многоножек размером с ковер-самолет и, вероятно, содрогаться от поступи безжалостных, вооруженных шипами и похожих на танки двухметровых ракоскорпионов, покинувших родной океан в погоне за быстро эволюционирующей добычей, обладающей позвоночником.
Откладывание яиц в этом Саду земных наслаждений было для амфибий делом крайне опасным. Метать икру в открытой воде, как это делают современные лягушки, означало просто накормить первую проплывающую рыбу или амфибию. Для защиты своего потомства земноводным приходилось идти на разные ухищрения. Одни охраняли свою кладку. Другие искали «водоемы» вдали от открытой воды – например в пнях. Некоторые откладывали икру в виде желеобразной массы в растительности, которая нависает над водой, так что маленькие головастики падали прямо в воду. Кому-то удалось продлить личиночную стадию, так что из икринки развивался не головастик, а миниатюрная взрослая особь, готовая сразу же сбежать от любой угрозы. Были и такие, которые зашли дальше всех: матери оставляли икру в своем теле, иногда даже подкармливая ее через ткани своего организма, так что потомство рождалось сразу взрослым[127].
Амниоты пошли еще дальше. Их приспособление относилось не к тому, куда откладывать яйца, а к самим яйцам: в них несчастная беспомощная запятая эмбриона была окружена не капелькой желе, а набором оболочек, державших опасности внешнего мира на расстоянии так долго, как только могли.
Одной из мембран был амнион, водонепроницаемая емкость, которая была для эмбриона и личным водоемом, и системой жизнеобеспечения[128]. Желточный мешок – запасом провианта. Аллантоис – хранилищем отходов. Все это было упаковано в хорион, который, в свою очередь, был окружен скорлупой.
У первых амниот скорлупа была мягкой и кожистой, больше похожей на змеиную или крокодилью, чем на твердую кристаллическую скорлупу птичьих яиц[129]. Важно то, что амниотам не нужно было так заботиться о кладках – для чего необходимо сложное поведение и серьезные энергозатраты, – как земноводным. Яйца достаточно отложить, закопать в кучу опавших листьев или гниющего мусора, чтобы они не остывали, – и забыть о них.
Такое яйцо стало для земноводных в первую очередь просто еще одним способом повысить шансы своего потомства не быть съеденным еще до вылупления. Но попутно первые яйцекладущие нашли способ окончательно порвать с водой. Яйцо – словно скафандр колониста, осваивающего новый, враждебный мир – мир вдали от воды.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
