Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 45
Римини совершенно не подготовил меня к Риму. Там, в курортном городе, все было просто и обычно. Здесь, в Риме, все казалось странным. Разноцветные дома, разной степени покрашенности и облезлости. Гладкие фасады. Дома слеплены вместе, они прижимаются друг к другу: двухэтажный к четырех-, а потом трехэтажный, но окна у всех на разных уровнях, и покрашены они в разные цвета, а на крыше двухэтажного домика виден садик. Окна гораздо больше похожи на глаза, чем наш шторно-тюлевый вариант. Может, это из-за ставен. Ставни – это совершенно необыкновенная вещь, очень итальянская, очень значимая. Они то подмигивают, прикрывая чью-то жизнь, то кокетливо отгибаются в сторону, словно ресницы, позволяя уловить нечто, уголок чьего-то бытия. Иной раз они подозрительно прищуриваются на прохожих неплотной вертикальной щелью. В сиесту ставни плотно закрыты, как глазки добропорядочного горожанина... однако вам только кажется, что все спят. Рим никогда не спит. Но особенно широко ставни распахиваются в вечерние часы – окна с любопытством взирают на текущий мимо людской поток.
Количество памятников истории и культуры на один квадратный метр площади города невыносимо плотно. Это вызывает своего рода культурный шок и состояние одурения. Но никто из итальянцев не переживает по этому поводу. Люди просто пользуются всем, что мы считаем достопримечательностями. Они ходят по памятникам, сидят на них, брызгаются водой из фонтанов, созданных Бернини, живут в палаццо. А что делать, если весь город – это история? Удивительно живая, имеющая запах и цвет, фактуру и нрав.
Я ходила по улицам, смотрела на невозможные сады на крышах, руины прошлого, знаки настоящего и чувствовала, что мне хорошо. Люди смеются и никуда не спешат, особенно мужчины. Они сидят в кофейнях, смуглые, черноволосые, с темными глазами, похожими на маслины, и насмешливым изгибом полных губ. Они смотрят на женщин и улыбаются. Глаза их блестят, и я знаю, что женщины чувствуют их взгляды, и я тоже не осталась к ним равнодушна. И мой спутник – его тоже словно согрел Рим. Прежде милый и превратившийся почти в товарища, он вдруг сделался беспокоен и настойчив, его глаза так же раздевали меня, как и глаза итальянцев, и я не могла отвести взгляд от его губ. Меж нами плелась паутина слов, взглядов и жестов, случайных прикосновений и дыхания, которое обжигало щеку.
Мне хотелось, чтобы воспоминание о Риме осталось ярким и осязаемым, как его цветущие олеандры и вкусное мороженое, как блеск золота в магазинчиках и твердость древних камней под ногами. Пусть только все получится, попросила я мысленно всех древних богов Рима, которые купались в его фонтанах и взирали на людей с фронтонов дворцов.
И боги были милостивы к нам. Все получилось, и небо Рима взорвалось нашим собственным фейерверком, и ночь, как в сказке, как в эротическом сне, была жаркой и долгой, а под утро мы пошли гулять, потому что заснуть все равно не могли, и я, пьяная от секса и выпитого за ночь вина, полезла в фонтан, а он меня спасал, и в результате мы оба свалились в воду. Прибежали двое полицейских, но мы уже сидели на бортике и целовались, и они поругали нас и погнали в отель, но не сердито, а смеясь, покачивая головой и понимающе глядя на нас.
Мы вернулись в отель, в мой маленький номер, где над кроватью висела акварель с Афродитой, выходящей из пены морской, и мокрая одежда полетела на пол, и было совершенно не важно, что мы пахли водой из фонтана и городом. Его кожа оказалась гладкой и горячей, и на вкус он был хорош – так хорош, что у меня слезы наворачивались на глаза, и я старалась не думать о том, что каникулы не бывают долгими.
Дим, наверное, об этом не думал, потому что я видела, что он спокоен и счастлив. И теперь, начиная с этой ночи, Рим стал наш общий, и, что бы там дальше ни было, этого уже нельзя ни отнять, ни забыть.
Времени теперь у нас было мало – кроме экскурсий, нужно выкраивать минутки на поцелуи, ночи – на занятия любовью, и хоть немного времени на то, чтобы поговорить.
Нас несло какой-то теплой и пряной волной, и мы просто двигались по течению, глядя вокруг восхищенными глазами. Вот улицы, вот автобус, и водитель Луиджи машет нам рукой на прощание. Уже поздно, и огромный аэропорт имени Леонардо да Винчи кажется призрачным, безлюдным. Мы идем через дьюти-фри, не замечая товаров и быстро снующих вокруг спиртного и парфюма соотечественников. Оказалось, что аэропорт так велик, что до посадочного терминала нужно ехать на шаттле – что-то вроде маленькой электрички с двумя вагонами, которая двигалась над землей. Вот и взлет. Мы держимся за руки и смотрим вниз – Дим сидит у окна, а я буквально распласталась у него на коленях. Я никогда прежде не видела ничего подобного. Внизу темнел черный бархат теплой южной ночи. Его пересекали муаровые ленты рек, и на этом богатом фоне переливалось свечение огней. Это было похоже... на драгоценности. Вот диадема из золота и желтых бриллиантов, она изогнулась, и некоторые из вершин ее шпилей переливаются красным, рубиновым светом. Вот небрежно брошенное щедрой рукой ожерелье, а та окружность поменьше – браслет. Или просто жемчуга и сверкающие камни россыпью. Мы смотрели в иллюминатор, друг на друга и улыбались как дураки, согретые теплым золотым светом, который мерцал там, внизу, и все не отпускал нас, длил счастье и чувство безопасности, беззаботности. Дядечка, сидевший третьим в ряду, пристроил под голову надувную подушку и велел нам не будить его, когда принесут еду. Мы покивали и все посматривали вниз, а потом целовались, и Дим никак не хотел отпускать мою руку, поглаживая ладонь и вызывая этим предательскую щекотку желания внизу живота.
Все кончилось в московском аэропорту. Дим словно только-только осознал, что вернулся домой, и стоял, растерянно оглядываясь по сторонам и будто первый раз видя гудящий зал Шереметьева. А мне нужно было в Домодедово, потому что мой дом еще ждал, ждал моего возвращения и слез восторга, разочарования. А пока мы оба пахли Римом, и я счастливо улыбалась. Он поехал провожать меня в Домодедово, заставил записать его адрес и телефон и записал мой.
Вот и все. Римские каникулы кончились, принцесса вернулась домой.
Есть ли жизнь после Рима?
Мне потребовалась неделя, чтобы понять, что нет. Я ревела всю дорогу в самолете, и мама встретила меня испуганным вопросом, не заболела ли я. Наверное, я заболела. Я лежала в моей любимой, заваленной игрушками, книгами и милыми пустячками комнате, обнимала толстого медведя – мамин подарок на мои десять лет – и плакала. Мама приносила мне чай, кормила вкусностями, вздыхала, качала головой и с надеждой бормотала что-то про акклиматизацию и культурный шок. На второй день она спросила, не нужно ли вызвать врача. Тогда мне стало стыдно. Что это я, в самом деле? Маму пугаю, а ведь это благодаря ее подарку со мной случился Рим. Я выбралась из кровати, умылась и положила на лицо холодный компресс с петрушкой. Потом распаковала чемодан и достала сувениры, купленные еще в Римини. Маме понравились и духи, и сумка.
– А себе ты что купила? – спросила она, заглядывая в быстро пустеющий чемодан.
– Себе туфли, ты видела, я в них приехала, и вот. – Я выпятила грудь.
Мама осторожно потрогала кулон и сказала, что красивый, а я задержала дыхание и завела глаза к потолку, чтобы не разреветься.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 45
