нельзя. Ты его найди в лесу, где колодец.
— Пап?
Ее выкинуло в реальность. Тесто поднялось. Гремел гимн — полночь. На подоконнике распушился спящий голубь. Да что ж такое? Она тоже с ума поехала?
Или…
***
Федор Михайлович вспомнил, что атеист, уже приготовившись перекреститься. Селижора внушал страх. Божий. Не из-за гидроцефалии, вероятно, перенесённой им в младенчестве. «Марсианская» форма черепа — особенность внешности. Бодипозитивиста Федю пугало иное: поведенческие признаки диссоциального расстройства личности. Селижаров прохаживался от двери к окну, не огибая бурое озерцо в центре комнаты. Он ступал по крови невестки, зарезанной жены сына, размеренно и вальяжно.
— Ты нахера врачка по мозгам притащил, Финик?
Интонация сочетала в себе издёвку, тревогу и угрозу.
— Выродка твоего кто утихомирит? — спросил майор. — Пущай дальше бегает?
— Ты его не арестуешь. Пиши — несчастный случай.
— Где тело?
— Доставляется на твою историческую родину. Жива Оксанка, пузо ей заштопают. Убирай пацана. И сам вали.
ФМ услышал (опять) бессильный зубовный скрежет железного Финка.
— Георгий Семёнович, ваш сын может умереть. — Зачем Федя рот открыл? Он ведь собирался «слиться». Пресловутой «врачебной святостью» проникся?! Чертово любопытство вновь победило благословенный похуизм?
«Медведь — опаснейший хищник в наших лесах», — говорил Теодору дед, Тарас Богданович, бывалый охотник. — «Убивает, а жрать предпочитает тухлятинку! Прячет добычу, пока она не разложится до мягкости. Видал я медвежий схрон: обглоданного оленя и девочку. Без скальпа. Она еще дышала, бедняжка, в обмороке была. Он ее за мертвую и принял. Старый, хитрый. Тридцать годков по тайге от пули и капкана уходил. Местные даже не знали, что у них под боком завелся людоед. Лакомился он нашим братом не часто. Гурман! Выбирал детей — мы потом по косточкам определили. Когда Найда, собака Мансура, я тебе его фотографию показывал — богатырь-мужик, царство ему небесное, едва полтинник разменял, от малярии помер! Так-то, Феся, кого медведь на тот свет уволочёт, кого — комар! Не туда меня… ладно. Когда Найда впилась медведю в глотку, я в него уже всю «Сайгу» разрядил. Он умирал. И веришь, нет? Он на меня попер! В башке три дырки, на нем лайка висит, со мной Мансур и два его свояка, злющих хакаса! Он нашей смерти жаждал, Фесь, яростно, страстно! Я и те хакасы почти согласились отдать медведю душу. Вооруженные мужики! Он заворожил нас, будто кроликов!»
«Ты чувствуешь последний вздох, покидающий их тела, смотришь им в глаза. Человек в этой ситуации — Бог!» — откровенничал американский серийник Тэд Банди о радостях убийства.
Федя дипломную работу делал по «тезке» Тэду. Проводил параллель между ним и «опаснейшим хищником». Озаглавил броско: «Not Teddy Bear»5.
Настоящих же психопатов alive мистер Тризны ранее не встречал.
Селижора шагнул к нему. Федор обмер. Будто кролик. Шарманка памяти прокручивала стишок про медведя из книги «русских народных сказок», наложив его на жуткую атональную «детскую» музычку.
Ля-ля-ля ля ля ля.
Ля-ля-ля ля ля ля.
Скарлы-скырлы-скырлы.
На липовой ноге,
На березовой клюке.
Все по селам спят,
По деревням спят,
Одна баба не спит —
На моей коже сидит,
Мою шерсть прядет,
Мое мясо варит.
— Я опасаюсь массовой истерии. — Голос психотерапевта прозвучал обманчиво твердо. — В вашем поселке, Георгий Семёнович.
Из белозубой «пасти» Селижоры воняло чесноком, высокоградусным алкоголем и дисбактериозом кишечника. «Гиперборейцы» ЧОПали на Федю.
Скырлы, скырлы…
Путь им преградил бравый «майор Том». Рука его поглаживала кобуру «Макарова».
Селижора отвернулся к балкону, к нежной летней ночи. Сырная голова луны катилась по темно-синему бархату неба, попорченному звездной молью.
Из леса доносились трели соловья…
Глава восьмая. Никтогилофобия и путеофобия
И чей-то крик.
— АААААА! ПАААААААА!
Селижаров-старший махнул охранникам, чтоб не трогали Теодора. Вздохнул:
— Третий раз орет. Выманивает.
— Это острый психоз. Я поговорю с Владиславом, попытаюсь успокоить. Не получится, тогда ваши люди его скрутят, и я вколю реланиум.
Ухмылка придала роже Селижоры асимметрию полотен avant-garde, усилила безобразие настолько, что оно почти обратилось в красоту. Но чуда, как с Финком, не случилось.
— Мои люди до утра в лес не сунутся.
— Почему?
— Они в курсах, что с копчеными стало.
«С таджиками», — перевел доктор Тризны.
— И не пизди про съехавшую кукуху! Орзу, бригадир, серьезный человек. Был. Что его грохнуло?
ФМ оглянулся на Евгения Петровича.
— Хэ Зэ.
— Орзу без валыны срать не ходил. Выхватывал быстрей меня. Что его грохнуло, Финик?
— Kyrpä tietää, — повторил Петрович. — Хэ Зэ.
— Шутовка? — вклинился робким баском крупный «гипербореец», точь-в-точь боевой орк Мордора.
— Валяй, — санкционировал Георгий Семёнович. — Излагай.
— Ну… Сестрёна рассказывала. Ей семнадцать было. Она с Зареченских, дальних на автобусе возвращалась. Тридцать пятый Ка еще не отменили, ну, который на заправку заворачивал у кафе Калерии Анатольевны мужа, а он не вздернулся еще.
— Толян, базарь по делу!
— Ну… на заправке сортир, платный, сука! Семь рублей! Сестрёне приспичило, она молока парного у бабки надулась…
— Толян! — рявкнул Селижора. Подскочили все. Кроме Финка.
Толян ускорился:
— Зашла в тубзик, сходила того-сего, руки моет. Херак, сзади варежку зажали, к умывалке нагнули, жопу мацают, труселя сдирают. Ни дыхнуть, ни пернуть. Лохматуха че-то тычется, тычется, никак. И, короче, ебнул ей. Локтем по шее. Она, такая, сползла, гудбай, мама. И тут лохматого к стене — херак! Темно, сестрёне не видно — кто, чего. Она за дверь. В автобус. Час ждали водилу. Он приперся покарябанный. И через неделю тоже, ну…
— ЧТО?!! — хором воскликнули Федор Михайлович, Евгений Петрович и Георгий Семёнович.
— Вздернулся! Сестрёну русалка выручила, шутовка. Бабы под защитой у нее. А лес ваще ееный. Олин! Оля — баба!
Селижора и майор приняли бредовые Толяновы выводы весьма толерантно. Переглянулись, покивали. Феденька глазам не верил:
— Господа, мы расшифровываем геном! Мы создаем роботов! Исследуем Марс! Боязнь ночного леса, никтогилофобия, пережиток крестьянских суеверий!
Береньзяне молчали. Федя заставил себя медленно сосчитать до пяти. Поселочек! Деревня сумасшедших!
— Допустим… Допустим. — Он смотрел на Селижору. — Я приведу вашего сына, Георгий Семенович. Отвоюю его у русалки Ольги, кикиморы Инги и гадалки Ванги. Вы спонсируете парочку палат для пациентов типа Владислава? Плюс — лекарства. В аптеке один феназепам, и то просроченный!
— Замазано.
Так легко мистеру Тризны не давались переговоры даже с дедом. Он зевнул, опустошенный бесконечным сегодня. Финк, «орк» Толян и «гиперборейцы» раззевались. Селижора — нет. «Есть теория, — вспомнил ФМ, — что ответное зевание — проявление эмпатии. Психопаты за компанию не зевают».
— Майор, идем! — Он хлопнул полиционера по плечу.
— Не, чижик-пыжик. — «Медведь» наставил указательный палец на Федю, затем — на Евгения Петровича. — Мы тебя ожидаем. Я
