Но в ней была логика, а это в бизнесе он ставил превыше всего. Апостолос встал, подошел к нему, похлопал по плечу и по-дружески пожурил:
— А ты на меня обижался. Эта идея возникла в голове Апулея. Он со мной как-то поделился ею. Я дал задание Янису собрать все возможные сведения. В том числе и о тебе. Должен признаться, выбор оказался удачным. Считай, я сделал тебе предложение. Торопить не буду. Подумай. Лучше отказаться сразу, чем блефовать потом. На карту поставлено будет практически все. Но и такого банка еще никто не срывал.
Маркелов кивнул головой. Он был рад отсрочке. Они спустились вниз, где уже был накрыт стол. К нему подошла Антигони и попросила:
— Илья, вы не могли бы мне помочь покататься на ослике?
Он взглянул на Апостолоса. Тот весело подмигнул:
— Идите, идите. Полюбуйтесь красотами. А я тут с Янисом переброшусь кой-какими мыслями.
Как только Маркелов и Антигони на ослике скрылись за каменистыми уступами, Апостолос подозвал Яниса. Они вышли на лужайку, и хозяин, глядя на покачивающуюся у причала яхту, тихо приказал:
— Я потихоньку введу его в курс дела. Раскрою карты. Объясню, что к чему. Но если твой друг не согласится с моим предложением, возьмешь его на себя. Но только не в Греции. В Москве, говорят, каждый день бизнесменов взрывают.
— Не сомневайся. Я свое дело знаю.
И они вернулись в дом.
Глава третья
Несколько дней в столице обсуждали бурный роман Татьяны с графом Нессельроде. Вечерами Павел пропадал в театре. Он перестал появляться за карточными столами закрытых игральных заведений. По утрам на теннисных кортах выглядел вялым и инертным. Днем он разъезжал с Татьяной по самым роскошным магазинам. Особенно частыми гостями они стали в элитном бутике «Франком» возле Белорусского вокзала. Посетили они и «Ювелирную лавку» на Тверской, где Татьяна выбрала себе широкий перстень с крупным бриллиантом, как свидетельство их помолвки. Обедали они, как правило, в актерском ресторане на Арбате. В его пустынном зале с белыми колоннами, богатыми хрустальными люстрами, отражавшимися в многочисленных зеркалах, и искусственной зеленью самым ценным был покой. До шестого этажа, на котором располагался ресторан, не долетал городской шум. Редкие посетители вели себя на редкость достойно, а официанты возникали только по необходимости. Иногда, выпив пару бутылок шампанского, Татьяна садилась за стоящий рядом с псевдоантичным портиком рояль и пела Павлу грустные русские романсы.
Он был на вершине блаженства. Татьяна перебралась жить к нему на Грибоедова. Дома она ходила в его халате, наброшенном на голое тело. В любую минуту была готова сбросить его и заняться любовью. В сексе она временами была ненасытна. Но никогда не уступала Павлу. Если у него возникало желание, он должен был не подавать вида, иначе она закатывала истерику.
Зато уж когда начинала сама, никаких преград для нее не существовало.
Павел заметил, что главным импульсом для Татьяны становилось зеркало. Вернее, ее отражение в нем. Она подходила к старинному каминному зеркалу в гипсовой позолоченной раме с розочками и всевозможными виньетками и долго рассматривала свое лицо. Поворачивала его в профиль и косилась на свой прямой римский нос. Ее глубоко посаженные глаза расширялись, язык гулял по крупным чуть желтоватым зубам. После этого она приспускала халат, любуясь покатыми женственными плечами, и затем обнажала тяжелые ленивые груди, которые любила соединять и кончиками пальцев будоражить соски. С этого все и начиналось.
Самым нелюбимым местом для нее была постель. Больше всего ей нравилось вставать на колени в кресле и, выгнув спину, медленно колыхать грудями. Павел тоже научился играть. Видя ее позу, он не торопился присоединяться к ней, а наоборот, искал себе какое-нибудь занятие, делая вид, что не замечает. Татьяна начинала тихо подвывать, всхлипывать, потом вдруг разражалась чудовищным матом.
Павел медленно раздевался, шел в душ, долго плескался там, а она уже орала во весь голос и со слезами на глазах молила его о пощаде. Когда он наконец входил в нее, делать ничего уже и не требовалось. Доведя себя до экстаза, она извивалась в судорогах всем своим дородным телом, и если бы Павел не обхватывал руками ее на редкость узкую талию, то и секунды не смог бы находиться в ней. Он уже понял, что Татьяна в сексе не любит слишком плотного контакта. И не возражал. Хотя иногда хотелось почувствовать под собой ее метущееся тело. Но она так дорожила своей независимостью, что даже в постели стремилась отстаивать ее. Длилась их близость недолго. Причем Татьяна совершенно не заботилась о его наслаждении. В любой момент могла прекратить их контакт и остальное доделывала рукой с абсолютно безразличным выражением усталого лица.
Павел находился в постоянном приподнято-сексуальном состоянии. Ничего подобного с ним раньше не было. Он отдавал себе отчет, что Татьяна не самая лучшая женщина из встречавшихся на его пути. Но раньше все было просто — секс вмещался в конкретные временные рамки и не мешал остальной жизни. С Татьяной же он постоянно думал и хотел только одного — чтобы она в очередной раз спровоцировала его на близость.
Он не мог объяснить себе, любовь ли это. Но понимал, что способен сойти с ума, если вдруг закончится эта мучительная сексуальная пытка. Готов был выполнить любое желание, любую прихоть Татьяны. И она приказывала. Проматывала огромные деньги и при этом не произносила ни одного слова благодарности. В общении она была довольно грубой. Единственное ласкательное слово «котик» относилось ко всем без исключения мужчинам. Павел страдал от этого. Он, лишенный с детства семейного тепла, материнской ласки, отеческой заботы, стремился в женщинах обрести непознанную нежность. Павел не представлял себе, что сможет жить с женщиной, не соответствующей ни одному его требованию. Плюющей на его переживания и не желающей знать о его чувствах. Татьяну любило такое количество мужчин, что она перестала ощущать ценность этого чувства. Ей было достаточно, когда мужчина служил ей. Сама же она любила свой сценический образ. Как женщину, она себя оценивала довольно скромно, но как актрису — превозносила.
Павел страдал. Татьяна будоражила в нем забытые юношеские мечты. Жизнь за границей, казалось бы, навсегда перевоспитала его. А успех у женщин и привычка к комфорту сделали самоуверенным, ироничным и непостоянным. По ночам, когда Татьяна посапывала в спальне, наполняя ее удушливым перегаром, он, лежа на кожаном диване в холле, долго убеждал себя сбросить наваждение. Перечислял ее недостатки, не мог определить достоинства. То, что она прекрасная знаменитая актриса, его совершенно
